02:19 Уэнсдей: во-вторых, я бы никогда не думала, что ты монстр.
И вот он лучик. И вот его улыбка, которая была готова расползтись на все лицо. Она сожалеет - пронеслось в его голове.
Другой бы человек, который знаком с Уэнсдей только формально, ничего особенного не заметил бы в этом предложении. Но он не все. Он тот, который считает ее своей загадкой, жаждущий разгадки. Он тот, кто готов радоваться даже просто точке в их чате.
Ему надо было что-то ответить, но он боялся спугнуть тот свет, который осветил его разум.
02:25 Уэнсдей: а ты бы какие моменты из прошлого изменил?
02:39 Ксавье: я бы не позволил тебе усомниться во мне.
***
Лес. Единственное место, к описанию которого она могла употребить слово красивый. Уэнсдей вообще не думает, что сможет сказать это слово. Но вот она стоит посреди леса, где находился заброшенный сарай, боится войти во внутрь, ведь не знает, что ее там ждёт.
Буря воспоминаний? Возможно.
Ее портреты? Очевидно.
Он…? Нет. Конечно он ее там не ждёт.
Ксавье там потому, что это его место обетования. Его пристанище. А она в него так бестактно врывается.
Рука сама потянулась к ручке двери и перед ней предстала картина темного и загадочного художника, который сидит перед белым холстом в правой руке держав карандаша в левой сигарету.
Он испугался ее резкому приходу. Он не знал, что сказать, пока она продолжала смотреть и разглядывать его. Ее взгляд блуждал по всему, что находилось в этой небольшой комнате. Но была одна вещь, куда она не смотрела. Его глаза…
— Уэнсдей? — до сих пор ошарашенный ее приходом, Торп пытался связать слова в своей голове; вспомнить вообще, как говорить — Что ты тут делаешь? Уже давно за полночь — последнее предложение звучало тихо из его уст, но с нотками волнения. Адамс не шевелилась — Все хорошо ведь?
— Да — коротко ответила девушка.
— Тогда в чем причина твоего появления? Как я помню, ты без причины сюда ни разу не приходила — и это ранило ее и без того маленькое сердце. Это задело и навеяло воспоминания, которые бы она хотела вырвать из своей головы, сжечь и использовать, как острую переправу для блюд.
Ксавье заметил то, что ему было запрещено в ней видеть. Ее брови расслабились, а глаза медленно закрывались, пока их хозяйка делала шаги вперед, попутно закрывая за собой дверь.
— Я не знаю, что здесь делаю — врала. — Мне не спалось и это единственное место, где можно расслабиться — он усмехнулся. Что это значит? Что он вообще пытается этим показать? Многие вещи все-таки остаются ей неподвластны.
— Так значит тебе не спалось — под нос прошипел Ксавье — О чем то усердно думала?
Да. Думала.
О том как посадила тебя за решетку.
О том как ты был разочарован во мне.
О том как ты был в ярости, когда я пришла к тебе.
О том, как мне стыдно и как я хочу сказать те слова, но не могу.
— Думала — подошла она к нему почти в плотную. Сейчас, когда он сидел на табурете, Торп был ниже и она наконец могла смотреть на него с высока.
— О чем же, если не секрет? — вопрос, которого она боялась, но при этом так хотела услышать.
— Что рисуешь? — быстро перевела Адамс тему, что парень и заметил, разочарованно начав водить карандашом по холсту.
— Поле ирисов. Ты мне их напоминаешь — тихо вырвалось у него из-за рта вместе с вздохом.
Ксавье думал что его убьют после этих слов. Думал, что она уйдет. Но она стоит и не шевелится. Просто в упор смотрит на цветы пытаясь найти в них хоть что-то на себя похожее.
— И почему же я похожа на них?
— Не знаю. Просто первое, что пришло в голову, когда тебя увидел.
Тишина. И в этот раз она была спасением, а не погибелью. Это была передышка перед новым боем слов, который может затянуться на долго.
— Ты был бы ландышем — неожиданно для самой себя, произнесла Уэнсдей. — Самым белым из всех белых. Тебя бы можно было бы сразу увидеть.
— Почему?
— Ты раскрываешься только в определенный момент — как будто заготовленную речь говорила темноволосая. Для нее это казалось тяжелее, чем было видно. Но парень понимал. Он много, что понимал но просто ей не говорил.
Тусклый свет освещал не все помещение. Здесь было холодно, даже по меркам Адамс (хотя она и любила холод. Считала, что только в нем закаляется характер). Здесь становилось неуютно и она хотела просто развернуться на своих низких каблуках и уйти. Но ноги, как будто приклеились к деревянному полу.
Они оба смотрели на холст. Не могли позволить себе перевести взгляд на друг друга. Не потому что слабы или ненавидят друг друга. Нет. Просто были не в состоянии смотреть.
— Я хотела… — начала она — Я… мне надо… сейчас… — впервые в жизни он видел человека, который так нелепо мямлит. Он часто видел себя в зеркале. Но даже Торп так не запинается — я хотела тебе… — делает перерыв между словами — хотела сказать… — он смотрит вопросительно. Ожидает ее слов — мне кажется… мне надо…
— Уэнсдей.
— Я хочу тебе сказать, что…
— Уэнсдей.
— Я… я…
— Уэнсдей
— Что?
— Успокойся — и почему это как снотворное подействовало на нее. Адамс заглянула в его глубокие глаза и поняла все.
— Я приношу свои глубочайшие извинения за все то, что сотворила с тобой.
Опешил ли он? Да. Безусловно.
Хочет ли он провалиться под землю? Это даже не обсуждается.
Хочет ли он ее прижать к себе? И ответ не нужен.
— Что? — единственное, что художник смог вымолвить.
— Ты все прекрасно слышал. Повторить не смогу — более привычно для себя ответила Адамс. Его глаза… его глаза стали огромные, как в ту ночь, когда он узнал о поцелуе с Тайлером. Как в тот день, когда она его спасла от гибели. Как в ту ночь, когда Энид бежала к ней, а он следом.
— Уэнсдей — и он не выдержал, точно также как и она. Он прижал ее хрупкое тельце к своему израненному. И она растаяла, обвив своими холодными кистями его талию.
Они бы стояли так вечность. Но не могли. Руки затекали. Он бы держал бы всю жизнь ее у себя под боком, чтоб никто не уволок. Чтобы никто не смог присвоить себе ее. Ведь он ее добивался. Он единственный, кто не лгал ей. Он единственный, кто верен ей до конца.
— Уэнсдей Адамс, я простил тебя еще в тюрьме.
И это бальзам на душу для обоих цветков.
========== Best day of my life. ==========
Комментарий к Best day of my life.
Best day of my life - Tom Odell
Что может быть лучше боли? Что может заглушить боль лучше, чем еще большая боль? Что сделает человек, который боится причинить боль, когда только ее и может приносить в жизни людей? Уэнсдей Аддамс не знала ответы на эти вопросы. Но знала, что чертов Ксавье должен исчезнуть из ее мыслей.
***
Новый преподавательский состав. Новый директор. И как будто чего-то не хватало. Что-то было не на месте. Готка перемещала свой пристальный взгляд с каждой мелочи в теплице, пытаясь найти, чего не хватает.
Уже как двадцать минут идет урок, а в ее голове не может всплыть ни одно определение, о котором начинал говорить учитель.
Но все было на месте. Все. Кроме него.
Ксавье она не видела со вчерашнего обеда. Как будто тот провалился под землю, забыв ей сообщить об этом. Хотя какая ей разница. Она должна думать о себе и своих новых проблемах, а не о каком то избалованном мальчике.
Он не был избалованным…
Он был кем угодно, но не зазнавшимся парнишкой. Он был добр. Он был мил. Ревнив. Симпатичным. Он был любителем тишины и был влюблен в ее проникновения в его личные границы. Он был всем тем, что называют лучезарным. Он был всем тем, что Уэнсдей отрицала. Он был тем, кто был с ней до конца, не врал.
Но его нет… и на прошлой паре тоже не было. Заболел? Расстроен чем то? Его убили? Вопросы, как буря кружились в ее голове. С чего меня это должно волновать? И она сделала все, чтобы сосредоточится на уроке.
***
Его не было и на обеде. Да и на ужине тоже.
Адамс сидела за своим дубовым столом, положив руки на клавиатуру печатной машинки. Она уже третий день пытается начать писать новую книгу. Не получается. Вдохновение перестало волной окучивать ее. Вдохновение ушло. Лучше бы ушли ненужные мысли - прошипела она мысленно, сминая очередной никчемный листок бумаги, на котором не было написано ни одного стоящего слова. Корзина была уже полна такими листами. Смотря на нее, Уэнсдей думала о своем таланте. Есть ли он у нее? Может ли она хоть когда нибудь стать писательницей? Или она бездарность, как ей однажды сказали?
