Сонеты к портрету маленькой Марии[1] I Дитя, Мария, нежных скул овал, Как долго ты, рукой не шелохнувши, Пока тебя Бронзини рисовал, Сидела, спину выпрямив послушно? Зелёный зал. Великий Гирландайо Здесь поусердствовал, судьбу свою творя. Из окон – свет в лицо, спина прямая. Волхвы. Младенцы. Нимб. Подобие тебя. Как скучен путь в бессмертие, Мари! «Как долго мне сидеть, signor artista?» А тот творит с обеда до зари, Его ждут где-то лавры маньериста, Но за истекший ход пяти столетий Тебя никто и строчкой не отметил. II Я буду первым. Есть такое диво — По галерее пасмурной бродя, Остановиться вдруг перед картиной И через пять веков узнать тебя. Я где-то тебя видел, и не помню, Где именно. Да и не в этом суть. Ты вниз глядишь, старательно и томно, Припухшая ладонь легла на грудь… Ах, этот бархат, и атлас, и кружев, Столь тщательно написанных, шитьё! Твой взгляд спокоен и слегка недужен, Предвидя назначение твоё. Что предназначено? Через века и стены Зеваку и пажа связать единой темой. III К вопросу о стенах – твой дом неподалёку. Я только что там был. Приветы передал. Всё тот же зал. Окно. Приезжих рокот. Аньоло тот же стены расписал. Тебя тогда уж не было. Всё те же Пажи следят, чтоб кто чего не спёр. Теперь они себя зовут «консьержи». Всё та же лестница ведёт на тот же двор, Всё та же башня, площадь и костёр Посередине. Девичьи забавы, Пока твой папенька с лица земли не стёр Своих коллег по цеху домуправов. Смотри, смотри, моя зеница ока, Как наш палач accende il fuoco. IV К вопросу о пажах – Мария, право! С твоей-то образованностью! Мне Такие слухи – хуже, чем отрава. Чем заслужила ты, что на земле Тебя ославили как девку-мокрохвостку? Я думаю, что было всё не так. Мне представляется, что ты пажа-подростка Гнала метлой и в рыло и в пятак, Но он был юн, и ты была в расцвете, Он спал под дверью, чах, едва дышал… Явленье первое: свиданье на рассвете. Явленье третие: папаша и кинжал. Добавлю от себя, что паж был тож Казнён. Хоть люб был и пригож. V Давай на дело глянем по-другому. Блестящий дискурсант и полиглот Была сосватана соседнему дракону, Ну, в смысле, герцогу, с тем чтоб продолжить род И породнить враждующих два клана. Закончилось известным нам ножом. Сценарий. Папа, с бодуна иль пьяный: – Какого чёрта ты снеслась с пажом? Какого чёрта ты с пажом связалась? – Папа, вы не в себе, я вся дрожу, Коль не рассудок, то хотя бы жалость… Я в подражатели себя не запишу, Хотя и крутится, рифмуя слово «ты»: «Мари, шотландцы всё-таки скоты». VI Ну, не шотландцы, примем их на веру. Феррарцы ближе. Кто их разберёт: Твоя сестра по твоему примеру Попала в тот же брачный переплёт И тем же кончила, чем ты (по наговору На твоего безвинного отца. Народная молва не терпит спора, Причину скоротечного конца Приписывая яду иль кинжалу. Де мол, он сам тебя же заколол Иль отравил). Тебя не провожал он. Не до того. Шли дрязги за престол. Но я б не предпочёл отцовской каре Альфонса, ранний брак и яд в Ферраре. VII Вернёмся же к отцу. Весь этот бред Про гнев его мы спишем в область слухов. Пажа оставим. Но за юность лет Его, конечно же, не тронут. Тот, пронюхав, Что он раскрыт, потребует расчёт, Уедет в Геную. И заживёт широко. Умрёт холостяком. Тебя ж отец сошлёт В портовый город тут неподалёку. Ливорно. Порт, болота, комарам Привольный рай. Свободы проблеск краткий. Корабль пришёл из африканских стран. Привёз слоновью кость и лихорадку. От корабля к причалу идёт ялик, В нём бивней груз – и маленький комарик. VIII Вот так всё кончилось, расставим по местам: Тебя на припортовом парапете, Корабль на рейде. Дома, где-то там, Отца, врачей, что за тебя в ответе, Меня в музее, в Генуе пажа. Художника, который возвратился Спустя пять лет, видение ножа, Москита, что крови твоей напился, И вот ещё, я вспомнил, я узнал, Дай ухо. Я скажу тебе секретик — Чей отчуждённый взгляд и скул овал Я разглядел сквозь патину столетий. Скажу и прочь направлюсь деловито. Прощай, Мари. Addio per la vita. Сад В рваной прорези листа — Сердоликовые блики. Вот и осень, да не та, Что я сам себе накликал. Что я сам себе напел, Что я сам себе намолвил, Я, как прежде, не у дел, Я вины своей не помню. Я не помню неспроста, Осень – памяти пропажа, Осень – время для поста, Осень – чьих-то строчек кража. Осень – яблока не тронь: Чем природа ни богата, Плод в послушную ладонь Подложили бесенята. Солнцем щурятся глаза. Тяжесть яблочного сока. Тянется к земле лоза, Да не припадёт до срока. Так и мы с тобой живём, Ещё в силе, ещё в теле, Тканы золотым шитьём, Да пока не облетели. В яблочных садах – огонь, Память, как трава, измята. Осень ходит осолонь Вкруг по саду Геростратом. Осень с чистого листа, С алой буквы киноварной, С яблочного завитка, Я прощён – да не оправдан. Осень – ровная строка, Перешьёт наряд под зиму, Возвратясь издалека, Не узнаем путь, где шли мы, Не узнаем ни себя, И ни поля, и ни сада, Только за полем заря Да чугунная ограда. вернутьсяСледующий текст требует некоторой исторической справки. В галерее Уффици во Флоренции я наткнулся на неприметную картину кисти Аньоло Бронзини. На ней была изображена девочка лет 10–12, по подписи – Мария Медичи. Старшая, по хронологии, если не по возрасту, из двух Марий Медичи. Портрет можно легко найти по поиску на «Maria di Medici Bronzini painting». Мария Медичи, принцесса из младшей ветви рода Медичи, родилась в 1540 году и умерла совсем юной, 17 лет от роду. Её отец был достаточно известный Козимо Медичи, ловкий и успешный политик и безжалостный интриган. Википедия говорит, что он активно использовал инквизицию для сведения личных счётов, и нет основания ей не верить. Юная Мария получила блестящее образование, она знала латынь, древнегреческий и изрядное количество современных ей языков; слушала лекции лучших философов и мыслителей, которых в то роскошное время Флоренция привлекала в изобилии. В нежном возрасте её сосватали за соседнего герцога Феррарского, но свадьбе не суждено было состояться. По официальной версии, она умерла от болотной лихорадки (малярии). По распущенным слухам, её прикончил собственный папаша, прознав про якобы имевшую место быть связь с неким пажом. Недевственная невеста для династического союза не годилась, а другого применения для своей дочери Козимо не видел. По одной версии, он заколол её кинжалом в припадке ярости; по другой гипотезе – её сослали в Ливорно (портовый город неподалёку от Флоренции), где потихоньку отравили, а официально причиной смерти объявили малярию, чтобы сохранить лицо перед без пяти минут родственниками из Феррары. Место Марии в династических планах отца заняла её младшая сестра Лукреция, которая и была в итоге выдана за Альфонсо, герцога Феррарского. Альфонсо, кажется, не заметил подмены. Впрочем, этот брак тоже долго не продержался: Лукреция умерла спустя два года – по всей видимости, тоже будучи отравленной. Аньоло Бронзини возвращался во Флоренцию ещё не раз. Вероятно, он написал ещё один портрет Марии пять лет спустя. На нем изображена девушка лет 15, с ребёнком в обнимку. Этот портрет находится в Национальной Галерее в Вашингтоне. Я там бывал не раз, но как-то никогда возле этой картины не задерживался. По догадке, это повзрослевшая Мария и её младший брат, но достоверно мы этого уже никогда не узнаем. И Гирландайо, и, позже, Бронзини приложили руку к росписи palazzo Vecchio, дворца на площади Синьории, в котором прошло детство принцессы. На площади перед дворцом было место казней. Здесь, в частности, сожгли Савонаролу со товарищи, о чем и гласит вделанная в мостовую надпись. Галерея Уффици, где сейчас находится портрет Марии Медичи, расположена в двух кварталах. Вот, собственно, и вся история. В дополнение, переводы итальянских фраз: Аccende il fuoco – разжигает огонь. Addio per la vita – прощай на всю жизнь. «Мари, шотландцы всё-таки скоты» – первая строчка из «Сонетов Марии Стюарт» Бродского. |
