Но теперь нужно было действовать.

Вечером Оксанка приехала в учебный корпус.

До конца семестра оставалось всего ничего и на горизонте грозно маячил экзамен по специальности. У всех. Именно поэтому по вечерам, когда уставшие преподы расходились по домам, на смену им приходили не менее уставшие студенты, чтобы и дальше погружаться в волшебный мир музыки: совершенствовать навыки, отрабатывать сложные отрывки, заучивать наизусть.

Конечно, музыканты — народ с тонкой душевной организацией и далеко не всегда изначально серьёзно задуманная репетиция оборачивалась таковой. У каждого отделения была своя фишка. У пианистов это, собственно, пианино. Если убрать нижнюю крышку, то между ней и резонансной декой есть немного места, где прекрасно умещаются несколько стаканов и бутылка (а при желании и не одна).

Оксанка попросила ключ от кабинета рядом с крытой галереей, служившей местом репетиций струнников, в котором такой тайник как раз имелся.

Всë подготовила.

Немного поиграла.

И вот, наконец, послышались быстрые, разогревающие арпеджио, выводимые шустрым смычком.

Со скучающим видом медленно вышла и осмотрелась.

Сквозь панорамные окна было видно, как над густеющими сумерками в холодном ясном небе, упрямо блистал любопытный предзакатный луч, освещая одинокую фигуру.

Так и есть. Это Он.

Как ни странно, сегодня тут больше никого не было.

«На ловца и зверь…» — подумала Оксанка, со спины разглядывая мужчину.

Она уже собралась заговорить, как он поднял скрипку и по притихшим коридорам полилась чарующе-печальная мелодия любви Орфея и Эвридики {?}[ если кому интересно, это здесь https://www.youtube.com/watch?v=fKdc-LGuPJ8].

Оксанка поражëнно застыла, не в силах прервать волшебное пение инструмента.

В нежных, льющихся медленными, кристально чистыми струями звуках слышался разговор двух душ, с неизбывной тоской повествующих о своей светлой и трепетной любви, роковой утрате и глубокой печали.

Обещание двух расстающихся навеки сердец по прежнему биться в унисон, несмотря на разделëнность миров, и щемящая надежда, что когда-нибудь, на призрачных перекрëстках вселенных, Судьба дозволит им встретиться вновь.

Душа выворачивалась наизнанку от переполнявших эмоций и чувств.

Он играл мастерски.

Виртуозно.

Сволочь.

Как же возможно, чтобы человек, способный извлекать из инструмента такие божественные звуки, на самом деле был таким беспринципным и двуличным? Не может такого быть. Значит, что-то от неë укрылось, что-то поняла не так.

Глаза защипало и… решила отменить всë. Уйти.

Возвышенную печаль вдруг нарушила громкая разудалая гармонь. Неуместно и кощунственно, как жизнерадостный смех на кладбище.

В коридоре щëлкнул выключатель и галерею залил равнодушный свет потрескивавших старых ламп.

Анжелка возмущëнно выдохнула и он обернулся, опуская инструмент.

— О-о-о! Какие люди и без охраны. Кого ищешь, нимфа? Надеюсь, меня?

Искусственно захрипленный голос, игривая ухмылка и оценивающий, плотоядно задержавшийся на груди взгляд, вернули на грешную землю.

Музыкальный флëр истаял и даже эхо не вибрировало.

Всë она поняла так. И действовать будет по плану.

— Мне нужен слушатель. Эксперт, так сказать. — мило улыбнулась Оксанка, делая шаг ему навстречу, — Вы так бесподобно играете, что хочется слушать и слушать, поэтому, я уверена в этом, поможете советом менее опытным ученикам.

— Это ты по адресу зашла. Что ж, пойдëм, расскажешь о своих бедах.

Он положил скрипку в раскрытый чехол и, доверительно-панибратски приобняв за плечи, вывел из галереи.

Потом она недолго играла, делая вид, что интересуется его мнением.

Он давал какие-то советы, делая вид, что действительно хочет помочь.

Во время разговора Оксанка, как бы случайно, стукнула ногой по нижней крышке старого пианино и та, соскочив с места, открыла…

— Ого! Это твоë?

Оксанка потупилась:

— Д-да…

— Мадам, — мгновенно оценив обстановку, заявил скрипач, — что ж ты сразу не сказала, что тебе выпить не с кем?

Оксанка смущëнно пробормотала:

— Как-то неудобно было…

— Неудобно спать на потолке — одеяло падает. — сообщил он, вытащив из тайника вино и стаканы. — Что ж, вечер становится интересным.

Когда бутылка опустела — оба перешли на «ты». Оксанка посмотрела во тьму за окном и с сожалением вздохнула:

— Эх, познь несусветная. Мне пора.

Вставая, чтобы убрать с пюпитра ноты, пошатнулась и вдруг оказалась у сидевшего рядом скрипача на коленях.

— О-о-у, да ты набрала-ась. — заинтересованно протянул мужчина, — джентльмен не оставит даму в беде. Собирайся — провожу.

Оксанка пьяно хихикнула.

Конечно, она не была настолько пьяна, чтобы падать. По настоящему выпила один раз, всë остальное было тайком вылито в кадку с фикусом, специально для этого придвинутую поближе.

Подогретый скрипач с готовностью развесил уши под вполне удобоваримую лапшу о том, что она снова живëт в общаге и, не почувствовав подвоха, сказал, что проводит до самой комнаты.

*

Оксанка исподволь глянула на выражение его лица, когда они вошли в пурпурную комнату:

«Морда цапкой — молодец! Ну ничего, дружок, это ещё только начало!»

Потом было стандартное приглашение на чай и «случайно» обнаруженная в шкафу початая бутылочка вина.

Оксанка тяпнула ещё малëха и изо всех сил строила из себя забаву путятишну{?}[весёлую девицу]. Потом «вспомнила», что не разулась, а молния на сапоге заедает. Скрипач опустился на колено (джентльмен непременно должен помочь даме). Сапог был благополучно снят, как и вся остальная одежда, и вечер продолжился в жарких объятиях и страстных поцелуях.

На время Оксанка расслабилась и попыталась получить удовольствие. Однако плейбой оказался балован и хотел игры по своим правилам.

Брать в рот наотрез отказалась, а он не стал лукаво мудрствовать и просто нагнул еë прямо у стола.

Не так она себе это представляла. Ох, не так.

Любовник из плейбоя вышел средней паршивости. Пусть опыта ей и не хватало, но от похотливого полкана его отличало… Ничего не отличало.

«И это вот… это… Что это? Неужели ВСЕ мужики ТАКИЕ? Сунул-вынул и пошёл… Мне, между прочим, больно…. И в кровать хочется. И… нежности и… Блядь, я, наверное, веду себя, как пресловутое «бревно»… А как должна себя вести возбуждённая девушка?»

Когда еë недоумение от происходящего достигло предела, а скрипач стал двигаться быстро и резко — готовясь извергнуть эликсир жизни, — дверь отворилась и в комнату ворвались две взбешëнные тëтки.

Одна, что помоложе, застыла у двери с разинутым ртом.

«Кого-то мне это напоминает», — подумала Оксанка, забыв при этом выпрямиться, —«Только разбитой банки с огурцами не хватает. А девки молодцы! Всë как нельзя вовремя!».

Пока молодая, судя по степени охренения — жена, пыталась вновь обрести дар речи, а Оксанка неторопливо размышляла об огурцах, пожилая, очень похожая на молодую, тётка, подскочила к скрипачу и, недолго думая, выдернула его из стоящей раком девушки, попутно вешая трескучие оплеухи куда придëтся и приговаривая:

— Это… Тебе… За… Вечерние… Репетиции… И… Ночные… Концерты…

Оксанка выпрямилась и невозмутимо наблюдала, как плейбой на глазах превратился в побитого, но даже и не думающего огрызаться, пса. Однако разъярëнная скрипачья тëща, приказав пунцовому, обиженно фыркаюшему зятьку надеть портки, обратилась и к ней.

— Шалава! Что, перед каждым встречным-поперечным ноги раздвигаешь?

— Не виноватая я. Он сам пришëл. — съязвила в ответ.

У молодой, тщетно пытающейся сохранить достоинство женщины, выступили на глазах слёзы:

— Мама… не надо… ты не знаешь… каким он может быть…

— Я?! — взвизгнула пожилая — О-о-о! Пусть теперь он узнает, какой могу быть я!

На этих словах она обернулась к надевшему трусы скрипачу и заявила, на каждом слове тыча пальцем в его сторону: