— Не будь дурой, — шептала в ответ Анжелка, — если бы она отбросила когти, уже бы вонь стояла на весь дом, да и Бегемот из еë комнаты как-то выходит.

— С чего ты взяла, что он там вообще бывает?

— Слышала. Я рано в туалет встаю — каждое утро часа в четыре. Он там мяукает, да интересно так, как будто говорит на своëм, кошачьем.

— Ага, а бабка ему так же отвечает, — хихикнула Оксана, — ладно, он с ней говорит, но что она ест всë это время? Не мышей же он ей таскает.

— Ты еë видела — смерть и то, наверное, краше. Ей что, много еды надо? Может у неë в комнате какие-то запасы есть. Ты что не знаешь советских бабок? Там под кроватью наверняка целый клондайк кильки в томате.

— Хорошо, пусть килька, но не ест же она еë вместе с банкой, а мусора тоже не видно!

— Оксана, — начала заводиться Анжелка, — банки она может и в окно выбрасывать, да и вообще, мы там не безвылазно сидим, может она выходит, когда нас нет, а потом всë тщательно за собой убирает.

— Ой, не нравится мне всë это. Не спокойно на душе.

— А цена нравится? — зашипела Анжелка, — А жить без этих прошмандовок нравится? Отдельная кухня, ванна, туалет нравится? Если бы не я, так до сих пор бы по вечерам мыкались по общаге до поздней ночи, пока…

Договорить не дала преподша, которой надоел аккомпанемент {?}[Аккомпанемент — сопровождение одним или несколькими инструментами, а также оркестром сольной партии] Анжелкиного голоса и она, постучав ручкой по столу, прервала их, переставшую быть мирной, беседу.

После пары Анжелка вылетела из аудитории первой и спряталась в укромном уголке за вахтëрской будкой.

Ей было стыдно и неловко. Неловко, что слова Оксаны разозлили и она нагрубила, а стыдно… стыдно от того, что об этом совершенно не жалела.

«Я, кстати, спасибо так и не услышала! Конечно, хорошо, когда кто-то решил проблему, а ты присоседилась. Нет, чтобы радоваться — вечно скулит и выдумывает хрен пойми что. Ладно, вечером помиримся, а пока пусть подумает о своëм поведении».

Анжелка уже собиралась пойти перекусить, но, как вкопанная, застыла на месте, выронив пакет с нотами для специальности, — через большую стеклянную дверь на улицу выходила Оксана, а… Он, подхватив еë под локоток и обаятельно улыбаясь, что-то говорил и придерживал тяжелые прозрачные створки, пропуская даму вперëд. Оксана с готовностью приняла ухаживания.

О своей поруганной любви Анжелка не рассказала никому — предпочла страдать в одиночестве. Каждый день встречала Его в фойе и старалась игнорировать, но однажды… он улыбнулся. Ей. Именно ей, ошибки быть не могло, она стояла одна и… почувствовала себя на седьмом небе… и нашла кучу оправданий его поступку… и уже почти простила… почти…

«Вот, значит, как,» — из прокушенной губы проступила капелька крови, — «Мало того, что ты меня не ценишь, подруга, так ещё и в личную жизнь вмешиваешься?!»

С твëрдым намерением разорвать дружеские отношения с Оксаной сегодня же вечером, Анжелка, смывшись с оставшихся пар, уехала на квартиру, которую теперь считала домом.

На пороге встретил Бегемот— радостно мяукал и тëрся об ноги. Девушка прижала его к себе со словами:

— Ты — мой единственный друг! Вот как всë обернулось… И что теперь делать?

Кот, будто понял еë вопрос, вывернулся, ловко приземлился на все четыре и пошëл вперëд по коридору, постоянно оглядываясь и помуркивая, явно приглашал идти за ним.

Анжелка и пошла.

Остановился Бегемот перед запертой дверью и, выгнув спину, почесал когти о косяк.

— И что ты предлагаешь? Тоже коготки почесать? — спросила у кота девушка и, наклоняясь, чтобы вновь подхватить его на руки, машинально опëрлась на дверную ручку.

Дверь с противным тусклым скрипом отворилась, отчего Анжелка едва не растянулась во весь рост на пыльном полу.

Бегемот деловито прошëл в сумрачную комнату и остановился перед когда-то белой простынью, свисающей, словно саван, с чего-то большого и дугообразного.

Девушка поднялась и прислушалась — в рассохшихся оконных рамах жалобно поскуливал ветер, со стороны бабкиной комнаты ни звука, а кошак уселся, развернувшись мордой к Анжелке, и теребил хвостом простынь.

========== Часть 3 ==========

Мелкие обрывки фотографии скрипача, словно труха от раздавленных пальцами мëртвых осенних листьев, неуклонно падали в пропасть, глубиной в восемь этажей.

Вслед им полетели изорванные мгновения походов по музеям, катание на каруселях в городском парке, выступление на капустнике, когда Оксана, испугавшись огромного, наполовину заполненного зрителями зала, напрочь забыла текст{?}[нотный текст] и пошла на сцену с видом агнца на заклание. Анжелка, заметив еë состояние, сделала морду цапкой, вышла следом и поставила на пюпитр рояля ноты. Из третьего ряда раздался осуждающий свист, на что она резко развернулась и, недобро прищурясь, показала худосочному, «шилом побритому» баянисту с третьего курса, внушительный кулак. Тот почёл за лучшее не нарываться, ведь собственный рост и разворот плеч, по сравнению с Анжелкиными, оставляли желать лучшего, а проверять на себе всю силу её таланта откровенно бздонул.

Оксана отыграла без проблем, а после концерта отблагодарила подругу пиром с любимым тортом и ароматным капучино.

«Всë. Кончено», — думала Анжелка, поглаживая наэлектризованную, покалывающую и искрящую чëрную шерсть Бегемота, хладнокровно провожая в последний путь ошмëтки прошлой жизни.

Она перестала чувствовать себя надтреснутой чашкой, из которой сочилась горькая обида и унижение.

А всë благодаря ему…

Оно возвышалось посреди комнаты метра на два и было блëклым, как замутнëнный катарактой глаз, пронизанный сетью чёрных, хаотично изломанных сосудов.

Себя Анжелка увидела словно сквозь едва уловимый туман:

«Прямо как винтажное фото», — подумала, шагнув навстречу своему растрескавшемуся отражению.

Осматривая старую, словно присыпанную пеплом поверхность зеркала, заключённого в витую овальную раму, заметила особенно тёмный, величиной с ладонь участок, похожий на гематому. Словно тысячи мелких сосудиков лопнули, заполняя пространство вокруг себя застоявшейся кровью.

Анжелка прикоснулась к пятну кончиками пальцев и почувствовала, как кожу проткнули невидимые игольчатые зубки. Ахнув, отдëрнула руку и, поправив очки, разглядела мелкие и острые, словно расплющенные от удара, колючие осколки.

— Твою ж мать, — на кончиках пальцев быстро наливались крупные алые капли, — ты ещё и кусаешься? Придëтся прогулять ещё один урок спецухи{?}[Так у студентов муз. училища называют специальный предмет (обучение игре на каком-либо инструменте, в данном случае - фортепиано)], я, конечно люблю музыку, но не до мазохизма.

Анжелка, растирая кровь, раздражëнно уставилась на своё отражение и… Разревелась.

— Почему, ну почему… — горько всхлипывала, скрючившимися на манер когтей пальцами ощупывая заплаканное некрасивое лицо и плоскую грудь, — Как же я ненавижу тебя… Ненавижу! Тебя!!! — крикнула и глухо простонала, до боли закусив кулак.

В замке входной двери повернулся ключ.

Анжелка хотела было выскочить из комнаты, спрятаться под одеяло и прикинуться спящей, только бы Оксана не увидела еë слëз, не поняла…не порадовалась… Но вместо этого, не совсем отдавая себе отчëт, плотно закрыла дверь, оставшись наедине с зеркалом.

Бегемот в очередной раз куда-то делся, а ей показалось, что поверхностью старого стекла прошла редкая, отливающая перламутром рябь…

— Ну вот, ещё и галюнов для полного счастья не хватало, — Анжелка утëрла слëзы и продолжила всматриваться в паутинчатую гладь.

Сначала кроме собственной угловатой фигуры и выцветших, местами облезших обоев за спиной, ничего не было видно, а потом… В отражении под ногами возникло тëмно-фитолетовое свечение, которое, словно спрут, опутывало чернильной аурой.

Чем выше клубилась тьма, тем заметнее менялось лицо той, отзеркаленной Анжелки.

Изогнутые брови… Глаза с прищуром… Слегка опущенные уголки губ… Чужое и отстранённое, бездушное лицо.