Уединëнная секция, полумрак… Кафе? Наверное, да…

Тихая музыка, запах свежезаваренного кофе и чего-то неприятного… Горло перехватило спазмом, желудок сжался, а в правый висок иглой вонзилась боль от ненавистного и настырного запаха. Он бил в нос, подавляя ароматы еды и кофе, парализуя дыхание. Так смердит секонд хенд — нафталином и всевозможными дезсредствами, призванными уничтожить следы прошлых хозяев.

Почему тут так воняет? Если это кафе?

Тут, к своему изумлению, обнаружила, что за крошечным столиком прямо перед ней сидит немолодой (лет сорока), ещё довольно смазливый военный. Судя по погонам — полковник, а она (ОНА?) зачем-то показывает ему сборник нот.

— Халдейская грамота, — пренебрежительно заявил собеседник, небрежно отбросил ноты, отодвинул стакан с чем-то оранжево-пузырящимся и провëл костяшками пальцев по еë скуле.

Ахую Оксаны не было предела!

— Убери пакши, папаша, — хотела отшить увядающего ловеласа, но вместо этого, как блудливая кошка, потëрлась щекой о его раскрывшуюся навстречу ладонь.

— М-м-м, кошечка, — хрипло пропел мужчина, царапая шершавыми кончиками пальцев еë шею вниз, к глубокому вырезу красного вульгарного платья, которого она в своëм гардеробе не помнила, — ты красивая, как и я. Мы с тобой — люди первой категории.

Оксана хотела отодвинуться, нагрубить, смыть содержимым стакана сальное выражение с его лица… Но это было невозможно…пришлось тупо сидеть в уголке своей черепной коробки и быть пассивным наблюдателем — действовать не позволяло чьë-то вторгшееся сознание, которое в ответ на слова о людях первой категории сгенерировало фразу:

«Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!»{?}[В романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд (он же Дьявол) так отчитывал буфетчика за несвежую осетрину.]

— А что, бывают люди второй свеж… в смысле категории? — с долей обиды поинтересовалась вторая Оксанина сущность.

— Конечно! Это люди, достойные сочувствия. Природа создала их другими, не такими, как мы. Им сложно найти себе пару, да и вообще — жить им сложно, но это их проблемы, а нам с тобой, — он обвëл пальцами еë подбородок, — повезло. И таким, как мы, нужно держаться друг друга. Давай выпьем. За нас!

Тот, кто сидел в еë голове, взял стакан и поднëс к губам.

«Фу!», — подумала настоящая Оксана, — «Это же «Отвëртка»! Какая гадость! Ещё и водяру небось дешманскую подмешали! Мало того, что вертолëт можно словить, так ещё и весь день завтра башка будет трещать! »

Она приказывала себе не пить, но с таким же успехом могла пытаться силой мысли остановить поезд. После коктейля на миг почувствовала чужое (его или еë?) остервенелое желание выгнать еë, Оксанино сознание из собственного тела прямо сейчас и прямо насовсем. Но потом ощутила коварное злорадство и поняла, что ей позволено остаться. Пока.

Своя/чужая рука потянулась к стакану. Что было потом помнила смутно.

Офицер догнался неразбавленной сивухой, выдаваемой в этом месте за самую что ни на есть настоящую Rasputin, закусил селëдочным бутербродом и грубо лапал еë грудь, а под столом гладил по внутренней стороне бëдер, всë ближе подбираясь к точке «Ой».

Она выпила ещё и словно нырнула в прозрачный кисель — полковник что-то говорил, но смысл сказанного уловить не удавалось, щëки онемели, словно в них вкатили дозу стоматологической анестезии, а происходящее замедлилось и струилось зыбким расплывчатым маревом.

Вынырнула в тëмной подворотне на заднем дворе кафе… Холодно… Пальто осталось в зале…

У мусорных баков дрались коты, не поделившие какие-то объедки.

В глазах двоилось. Ноги заплетались и если бы не крепкий захват, которым спутник держал еë за предплечье, улеглась бы прямо там, возле баков, насрав с высокой вышки на вонь, котов и приличия.

Мужчина прижал еë к себе и поцеловал, обдав апельсиново-водочным, с примесью селëдки перегаром. Потом придавил своим телом к стене и разорвал колготки. А она… Она, дрожащими пальцами расстегнула ширинку его брюк, быстро выдернула заправленную рубашку и… (Оксана не могла поверить!!!) обхватила уже достаточно возбуждëнный член и пьяно пробормотала:

— Быстрее, чего ты возишься!

Повторять не пришлось. Военная выправка, привычка исполнять приказы…

Он подхватил одну еë ногу под колено, отодвинул трусы и беспрепятственно вошëл. Глубоко и больно.

Оксана пыталась кричать, хотела укусить, но только развязно обхватила его широкие плечи, давая понять, чтобы не останавливался. И он продолжил. Вколачивался всë глубже и быстрее, шумно сопя и противно слюнявя шею. С омерзением поняла, что энергично подмахивает, наслаждаясь…нет не ощущениями телесными, а своими же душевными терзаниями.

Быть молчаливым соглядатаем и участником собственного унижения пришлось до конца. Единственное, что хоть немного, если можно так сказать, радовало — он кончил ей на платье, помогая себе рукой…

«Заботливый, ну да, а вдруг залёт? Приду потом под дверь его части с ребёнком в подоле, как падшая женщина. Кому ж это надо?» — Оксана так и не определилась, кто это подумал и хотела разреветься, но даже этого не получилось…

Ею пользовались! Как вещью… Как рабыней. Безвольной и послушной…

Как только пришло осознание, рядом раздалось бесноватое мяуканье, а в голове кто-то погано хихикнул.

Еë выкинуло в извилистый лабиринт, а перед носом гулко захлопнулась дверь.

Прозвонил будильник.

Оксана уставилсь в потолок, напрасно пытаясь удержать в памяти сон. Напряжëнно, до сверлящей мозг боли силилась восстановить видение. Когда боль стала невыносимой, будто в висок с размаху воткнули тупую отвëртку, бросила это занятие — пора вставать. Сегодня с утра пара гармонии, еë не стоит пропускать, иначе потом хер сдашь экзамен.

Села в кровати и поморщилась:

«Фу… Откуда вертолëт? Ведь кроме кефира вечером не пила ничего. Точно просроченный — во рту словно кот насрал. А почему между ног щиплет, будто ебли меня народники всем отделением?..»

Проведя пальцами по липкой промежности решила, что снилась ей не просто эротика, а тяжëлая порнуха, раз потекла, да так нехило. Только почему больно? Ну не трахала же себя черенком от лопаты?

В кровати завозилась Анжелка. Последнее время между ними пробежала чëрная кошка и они не ладили — разговаривали мало и на пары ездили врозь.

Бегемот, как обычно, сидел в ногах Анжелки и пристально смотрел на Оксану. От его взгляда по телу пробежала изморозь и где-то на задворках сознания шевельнулось воспоминание — мусорные баки и крикливая кошачья дуэль.

Удостоив его поднятым средним пальцем, пошла умываться. Когда вернулась, подруга всë ещё спала.

«На пары опоздает», — подумала Оксана и хотела толкнуть спящую, но Бегемот угрожающе зашипел.

— Да пошёл ты, — сказала коту, быстро оделась и ушла восвояси, потеряв интерес к странной парочке.

День тянулся, как хер по стекловате — медленно и болезненно. Из кабинетов, коридоров и укромных уголков училища на фоне разноголосого нестройного пения доносились звуки гулкого фортепиано, визжащих скрипок и унылых виолончелей, развязных аккордеонов и лязгающих тарелок, пронзительных флейт и тупорылых туб.

Одногруппницы жужжали о чужих парнях и романах студенток с преподавателями. Преподша по специальности замучила наставлениями, большая часть которых не влетела даже в одно ухо. А приставучие ухаживания хамоватого флейтиста, считавшего себя невъебенным во всех отношениях самцом, стали последней каплей.

Парень вальяжно подошёл к ней в тёмном коридорчике у библиотеки и благосклонно сообщил:

— Так и быть, разрешу тебе поиграть на моей флейте. Грудь у тебя красивая — аккурат под мою ладонь. — после чего подкрепил слова делом и облапил еë.

Рассвирепев окончательно, с криком ухтыжебанутыйнахуй, треснула его увесистым сборником нот по голове и шустро спряталась от возможных последствий в женском туалете.

Выждав звонка на пару, осторожно выглянула — коридоры опустели и можно было спокойно уйти. Нет, пары не закончились, но выносить весь этот хаос не было сил.