"Ну и правильно, - ответил я как будто бы сам себе. - Ни к чему они здесь. Этот город - город частных домов".

  Я никогда не любил многоэтажные дома. Мне они всегда казались чем-то неправильным, противоестественным, чьей-то злой, издевательской шуткой. Ещё в детстве я понимал, что человек должен жить на земле, в частном доме, что у человека должен быть собственный двор и хозяйство, а не кусок бетона, повисший в воздухе. Откуда же взялось это мучительное понимание? Трудно сказать... Знаю наверняка я только одно - от этого понимания мне всю жизнь было тошно, потому как всю жизнь я прожил не на земле, а "на этаже". Вероятно, виновато в этом моём понимании - лето.

  Настроение моё испоганилось окончательно. Мне вдруг невыносимо захотелось увидеть его - дом, в котором я оставил частичку себя.

  Переулок Счастливый находился в тридцати минутах ходьбы от вокзала. Я был уже близко.

  XI

  Вот он - дом моего детства. Такой же родной, как и раньше, но в то же время - безвозвратно чужой.

  "Через годы... известным поэтом... снова здесь, у родимых ворот", - вспомнились мне слова из стихотворения, которое я когда-то на память учил.

  Но я не известный, и не поэт, и ворот здесь никаких нет, а есть только калитка, но уже не та, что раньше, не зелёная и, должно быть, совсем не скрипучая. А кирпич белый тот же - весь дом в белом Васином кирпиче, и никакой облицовки. Хозяева совсем, видно, нищие... Интересно, где же теперь тот Вася, строитель, который потрудился на благо этого дома много лет назад? Уже, наверное, с Богом... Царство Небесное тебе, Вася в малиновой кепке.

  Деревянного заборика, через который я мальчишкой любил сигануть, корча из себя хулигана, - не было. Но и железного забора из моей мечты - не было. А был только шифер. Шифер, шифер, шифер... много шифера - вдоль двора.

  А акация? Где же акация прадеда, которую было с улицы видно? Неужели срубили? Неужели поднялась у кого-то рука? Душегубы... Без акации, обнимающей своими ветвями и переулок, и крышу, и двор, дом выглядел безжизненно, голо.

  Я подошёл ближе, заглянул через шифер и увидел, что на том месте, где столько лет жила акация, валялась табуретка без ножки, а неподалёку от табуретки сохла какая-то клумба.

  Я окинул взглядом весь двор. Ни алычи, ни айвы, ни вишни. И орехов я не нашёл.

  "А погреб?" - подумалось тотчас же мне. - И погреба нет..."

  Слева от меня, прислонённый к забору, стоял холодильник - старенький, ржавый, совсем никуда негодный - недостойный даже того, чтоб быть выброшенным - просто взяли его и выставили под забор - пусть, мол, стоит.

  Весь двор был - один сплошной огород, - без помидор и картошки; вместо картошки и помидор, в огороде росла трава - густая, высокая, беззаботно колыхающаяся на ветру.

  "Прямо как в парке", - пронеслось у меня в голове.

  Где-то там, в конце двора, виднелись два каких-то хворых, худеньких деревца, вздрагивающих, словно в испуге, от ветра. Глядя на такие деревья, предаёшься грусти, на душе становится мутно, хочется подойти к таким деревьям и пожалеть их, погладить, выслушать историю их безрадостной, ненужной никому жизни.

  Мне взгрустнулось по наследию прадеда и почему-то захотелось перед ним извиниться, как будто это я виноват в том, что его родной двор пришёл в такое плачевное состояние.

  Мысль каркнула мне: "Твой прадед давно на том свете. Не перед кем тебе извиняться".

  Не успел я подумать вслед: "Хорошо, что хоть солнце осталось", как небо затянулось тучами - и солнце сбежало вон со двора.

  И я пожалел о том, что приехал сюда.

  "Умер твой, дедушка, двор, - вздохнул я опечаленно. - Все деревья, что ты своими руками сажал, порубили - хладнокровно, безжалостно, - так, как, знаешь, мясник мясо рубит... И что стало с ними? Сгнили деревья, или пустил их кто на растопку... И погреб... Ведь ты сам его, кажется, рыл? Ты писал об этом в своём дневнике. Не растёт больше в огороде твоём ни картошка, ни помидоры, растёт трава только, как раньше, бывало, росла, только теперь косить её, наверное, некому. Эх, повидать бы - как там внутри? В твоём доме... Там, где выросли твои дочери, внук, куда приезжал летом правнук... Неужто и дом, как и двор, запустили? Ну и хозяева... Ах, какие они, к чёрту, хозяева? Но ты всё же прости этих людей, кем бы они ни были, не сердись... И меня прости, правнука, за то, что по наследству хозяином твоего дома не сделался и ребятишек ораву с женой не нарожал... А ведь и жены у меня нет никакой... А ты счастливый был человек. Такую женщину как бабушка Варя нынче, я уверен, не встретишь. Сейчас таких нет. Совсем другие времена сейчас наступили. Никчёмные времена, тёмные..."