Вдруг, совершенно неожиданно (что-то я совсем размечтался), какой-то голос окликнул меня, и беседа моя с прадедом прервалась.

  - Эй, там! Чего высматриваешь? - голос был недоброжелательный, хриплый.

  Обернувшись, я увидел мужчину неопределённого возраста - сухие, тонкие губы, плохие, жёлтые зубы, волосы на голове редкие, но не седые, а какие-то русо-серые, глаза жутковато-зелёные, под глазами - припухлости, щёки впалые, морщинистую шею давит кадык. Одет он был в грязные штаны, жидкую бороду и голубую наколку - какое-то слово, видимо, имя, на правом предплечье. Больше на нём не было ничего. Мужчина был худ и горбат.

  Мне показалось, что в этом лице, в этих пугающих зелёных глазах, я узнаю кого-то из своего далёкого прошлого.

  "Этот дом построил мой прадед", - едва не сорвалось с моего языка. Но я тут же подумал: к чему откровенничать? Незачем этому человеку открывать душу. Лучше соврать.

  - В этом доме когда-то жил мой товарищ... - начал врать я, - мы не виделись много лет.

  - Степаныч? - прохрипел человек. - Так он ещё на той неделе уехал.

  - Уехал? Куда? - мне вдруг страшно захотелось узнать - куда Степаныч уехал. Я был намерен расспросить этого человека о нынешнем хозяине "нашего дома".

  - В Николаев. Жене опять поплохело, - голос его уже не казался таким неприветливым.

  - Вот как... Ничего, надеюсь, серьёзного? - спросил я вполне искренно.

  - Чёрт его знает... - снова хрип, - он всё возит её в больницу эту, а без толку. Полежит она там недельку-другую, попичкают её всякой дрянью, ей, вроде, легчает... Приезжает сюда - месяц, два, - и опять - истерики, вопли. Бедная баба, видать, скоро - ку-ку, - он стукнул себя по макушке, - окончательно чокнется.

  Я, растерявшись, не зная, что дальше сказать, принялся покачивать, как бы понимающе, головой.

  - Сколько лет, говоришь, вы не виделись? - снова заговорил человек.

  - Много, - выпалил я, - лет двадцать... долго не виделись.

  Человек прищурился и посмотрел на меня подозрительно-оценивающим взглядом.

  - Я здесь всю жизнь прожил. Вон там, - он обернулся и указал пальцем куда-то в конец переулка, - по соседству. И что-то не припомню, чтоб я тебя здесь раньше видал. А память на морды у меня - слава Богу. Ты уж поверь.

  Я вновь растерялся. Мне показалось вдруг, что мне опять десять лет, и что меня сейчас будут отчитывать за какую-то шалость, которую мне так хотелось бы скрыть, но скрыть которую уже невозможно. Что делать?

  "Раз начал врать, так ври до конца", - сказал себе я.

  - А я прежде здесь никогда не бывал.

  - Не бывал? - нахмурился человек. - А Степаныча знаешь откуда?

  - Со Степанычем мы в Николаеве познакомились. Я сам с Николаева. Когда у Мишани Татарина на свадьбе гуляли, Степаныч у него шафером был. Так и познакомились. Степаныч одно время частенько в Николаеве бывал. Мы и сдружились. Виделись, как он приезжал. Водку пили.

  "Что за чушь я несу? - подумалось мне. - Совсем разошёлся... А вдруг этот Степаныч не пьёт?"

  Но мне повезло. Степаныч пил.

  Человек посмотрел на меня удивлённо-сурово, будто сомневаясь, что такие, как я, могут пить водку. Через несколько секунд его лицо, однако, преобразилось, он стал ко мне удивительно дружелюбен, назвал меня, слегка улыбнувшись, "братцем" и - внезапно! - затараторил:

  - С Любкой, конечно, беда, что говорить... Но и Степаныча жаль. По-человечески, по-мужски жаль. Всю жизнь он промучился с ней... По молодости она ещё ничего, вроде... Они как приехали сюда... дай Бог памяти, когда ж это было? Лет тридцать назад... Так жили поначалу по-людски. Хорошо жили. Хозяйство вели. Я Степанычу курей всегда резал. Сам он курей резать не мог. Сердобольный какой-то. "Не могу, говорит, тварь Божию резать. Оно же живое..." А мне что? Я не сердобольный. Степаныч мне магарыч - я ему курей. Вино Степаныч шикарное делал, креплёное. Таким вином и всю жизнь упиваться - не грех. Вот Степаныч и упивался. Любка с ним из-за вина воевала. Был случай... Наделал Степаныч вина - литров сто. В погреб снёс. Ну и пока Любка не видит - хвать рюмочку! А она как-то раз, змеюка, поймала его, как говорится, с поличным. И что ты думаешь? Разоралась, всё вино вылить велела! Приказала... ух, баба! Всю жизнь она им крутила, вертела... Он мне так и сказал: "Она меня закабалила. Из-за неё я и спился". Всё пил Степаныч, пил, а она с ним без конца грызлась... Вот и вино заставила вылить. Он материл её, упирался, а всё-таки послушался, вылил. Потом психанул, весь виноград срубил, а погреб засыпал. Любке назло. А ей что? Ей - ничего. С тех пор Степаныч пьёт одну только водку, - человек сделал паузу, прокашлялся, сплюнул и продолжил хрипеть: - Нет, ты скажи, это кем надо быть, чтоб вот так бабу слушаться? Бабу слушаться - себя не уважать! Вот моя покойница, Нинка... Я с ней не церемонился. Бывало, как раскроет рот, как вякнет... Поколочу - успокоится. Так с ними, ведьмами, надо. Но Степаныч так никогда не умел. Слабенький он какой-то, затюканный... Один раз он, правда, сорвался, носился по двору, как ошалелый, орал... Вывела его Любка своими кознями... Грозился, что разведётся с ней и выгонит её вон. Но кто там развёлся? Куда ему? Поорал, и тем дело кончилось. Скорее она бы его вон выгнала. Та ещё стерва! - он опять замолчал, опять прокашлялся и опять сплюнул. - Так, к чему это я? Ну да... Жили они, значит, поначалу нормально. Хозяйство вели, держали курей... А то всё потом уже было. А вот как забеременела Любка, как родила, так и пошёл у них разлад - и в семье, и в хозяйстве... Тут слухи ходили, что сынок их, Максимка, не от него, не от Степаныча, значит, а от брата его... У Степаныча брат старший был. Виталием звали. Земля пухом, - человек трижды перекрестился. - Ездил, Виталий, бывало, к Степанычу в гости. На несколько дней оставался. И говорят, что Степаныч уснул как-то пьяный, хотя он тогда ещё, вроде, не пил, а Любка в соседней комнате с Виталием и того... согрешила. Говорят, что слухи эти надёжные, верные. И Максимка как будто на Виталия похож был всегда, а не на Степаныча. А сам Степаныч, говорят, и не подозревал ничего, сыну обрадовался, воспитывал его, как своего... А Виталий, как Максимка родился, так приезжать в гости к брату и перестал. Племяшка своего он за всю жизнь раза три видел, но оттого, говорят, раза три, что племяшка его вовсе не племяшка никакой, а сынок. Вот такая история. Кто знает - как оно было там... Но дыма без огня не бывает. Меня так маманя учила.