Тем летом я мяч под орехами, однако, больше не гонял.

  V

  Под могучими ветвями акации - дом: угрюмый, безнадёжно состарившийся, с покосившейся крышей и без фундамента, укреплённый строителем Васей, не знавшим в жизни ничего, кроме запоев и стройки, белыми кирпичами.

  Вася был не простым строителем, а строителем с принципами: перед работой он никогда не выпивал больше двухсот грамм водки, и никогда не уходил в запой без предупреждения. Вася был ответственным алкоголиком. Мне он сразу понравился.

  Никогда не забыть мне его рваной малиновой кепки, которую он завещал мне при условии, что до конца лета я выучу всю таблицу умножения.

  Марина Григорьевна, мне почему-то запомнился этот случай, не смогла устоять перед увещеваниями строителя Васи, когда тот за обеденным столом, за который его как-то раз в конце рабочего дня пригласили, уговаривал её выпить стакан пива, аргументируя свою напористость тем, что пиво - это жидкий хлеб.

  А кепку строитель Вася мне так и не подарил, хотя таблицу умножения я ещё в начале августа выучил.

  VI

  В доме три комнаты: спальня, зал, так называемая кухня.

  Спальня - крошечная, но уютная: стены в коврах, на одном из ковров кот в сапогах - ровесник моего отца и друг его детства; пол деревянный, рыжий, с ямками, противно скрипучий, почти как калитка; окно - не окно, а окошко, без занавесок, укрытое коротенькой, сиреневой шторкой, - выходит во двор и смотрит на погреб - сырой и приятно прохладный, куда я мальчишкой боялся спускаться, но спускался почти каждый день; кровать - полуторная, панцирная, созданная для того, чтоб на ней прыгали дети, и гардероб - поцарапанный, в советских наклейках, созданный для того, чтоб в нём прятались дети - единственная мебель, которой может похвастаться комната.

  Зал - самое интересное место в доме; именно в зале жил прадед: на стенах белые обои в цветочек и ни одного ковра - все ковры на полу, старые, но ухоженные, с узорами; два больших окна - в занавесках, но без штор, - у одного окна кресло - глубокое, удобное, у второго окна - книжный шкаф, забитый "Большими советскими энциклопедиями". Посредине зала - письменный стол, одетый в жёлтую ткань, - за этим столом я читал по вечерам книжки - что-то из того, что задавали в школе на лето, что-то из того, что нравилось мне. У стены, слева от двери, ведущей в так называемую кухню, тахта - как камень твёрдая, на ней я спал за всё детство лишь раз, и это был самый неприятный сон в моей жизни. Справа от двери - ещё один книжный шкаф; там - кладезь: "Литературные газеты", письма, открытки, остатки дневника прадеда, книги по писательскому мастерству, сборники поэзии, художественная проза. Я обожал там рыться.

  И, наконец, так называемая кухня - комната с печью; так называемая потому, что кухней она перестала быть ещё тогда, когда моя бабушка училась в школе. Родители бабушки обзавелись газовой плитой и устроили кухню в коридоре, а старая кухня превратилась в комнату с печью. В комнате была кровать, тумба и стол. Эта комната меня почему-то пугала. Вспомнить о ней больше нечего.

  VII

  Каждый год, летом, в старом бабушкином доме, я становился счастливым. Лето - особенная пора. В детстве его всегда ждёшь жадно и с трепетом, невыносимо долгий, сперва холодный, а затем дразняще-весенний год; ждёшь с радостью в сердце; ждёшь, и не можешь дождаться; ждёшь, а оно всё не наступает, не наступает, а затем, - внезапно, - когда уже как будто и позабыл о нём, и перестал ждать, оно приходит - жаркое и чудесное.

  Моим летом был кот в сапогах на ковре в спальне, книжный шкаф прадеда, письменный стол в жёлтой ткани, футбол под орехами, спрятанное во дворе солнце, акация и скворечник...

  Моим летом был переулок Счастливый, дом 3.

  VIII

  Мой отец продал этот дом тотчас после смерти бабушки, - посоветовавшись с мамой, которая сказала, что ей всё равно, и Мариной Григорьевной (ей наследство от папы было, по её собственным словам, ни к чему), он просто избавился от него, как избавляются от линялой, заношенной куртки.

  Я тогда был уже не ребёнком, но ещё и не взрослым, - так, затерялся где-то между отрочеством и юностью; тринадцать лет - важный возраст: приходит пора забывать о детских забавах и учиться взрослой, ответственной жизни.

  Я хорошо помню, как незадолго до смерти бабушки, мне грезилось, что я - хозяин "нашего дома"; воображение моё рисовало интригующие, заманчивые картины: вот я, с бородой, в соломенной шляпе, в пыльных штанах, без рубашки, сажаю во дворе фруктовое дерево - яблоню или грушу; неподалёку от меня - красавица-жена, в лёгком весеннем платьице, стирает в тазу, - на голове у неё - косынка, из-под косынки выбивается прядь волос, падает ей на лицо (а лицо у жены по-деревенски румяное), и она всё гонит эту прядь от себя, дует на неё, и не может прогнать; за огородом, где зреет картошка, под орехами прадеда четверо ребятишек - смеются и гоняют мяч, - наши дети - Гриша, Алёна, Наташа, Андрей; во дворе по-прежнему живёт солнце, но калитка уже не скрипит, деревянного заборика - нет, - на его месте - высокий, железный, на зависть соседям - забор; у забора, справа от калитки - будка, сколоченная мною и сыном, - там живёт пёс по кличке Барбос, к своим - послушный и ласковый, к чужим - лающий и суровый; в доме непременно ремонт, который делается всей семьёй, тянется годами и никогда не заканчивается; в конце двора - сарай, а в нём - куры; курей я собираюсь резать - на праздничный стол, - грядёт пир - мои родители приезжают на выходные; за калиткой, на улице - блеяние, - это коза - пасётся, чтоб давать вкусное молоко - литр в день, как писал прадед в своём дневнике.