Я всегда думал, что болтливость - сугубо женская черта; все женщины, которых я в жизни встречал, жутко любили "языком почесать" - в основном, это были пустые, никчёмные разговоры, но все эти женщины, как одна, придавали своей болтовне такое значение, как будто от того, что они ляпнут, зависит что-то действительно важное. Мужчины же, напротив, казались мне особами более молчаливыми, сдержанными; но уж если мужчина решит сказать что-нибудь, так непременно что-нибудь нужное и по существу.
Этот же человек разбил в прах стереотип, живущий в моей голове, гласящий, что "болтают одни только бабы". Болтовня его, однако, равнодушным меня не оставила.
Человек помолчал несколько секунд (известно - язык без костей, но и ему нужен отдых), сплюнул, покашлял. Он осведомился, нет ли у меня "сигаретки"; "Не курю", - сказал я; его мой ответ, по всей видимости, не устроил, так как он как-то странно скривился и прохрипел что-то невнятное, вроде: "Пфхе".
Недовольство его продолжалось недолго. Вскоре он уже позабыл о "сигаретке" и вернулся к своей хриплой болтовне.
- Максимка давно уже сам папкой стал. Он как школу закончил, так и в Николаев уехал - в институт поступать. Там и познакомился с... как её... Катька, что ли? Привёз её, значит, летом, знакомиться - на смотрины по-нашенски. "Вот, дескать, дорогие мама и папа, познакомьтесь, невеста моя. Прошу жаловать, мол, и любить". Степаныч рассказывал, что Максимка как сказал "невеста моя", так у них с Любкой глаза на лоб и полезли. "Какая невеста, Петрович? - это Степаныч мне говорит, - они же ещё оба зелёные!" Он было подумал, что Максимка так это... насчёт невесты... ляпнул просто... но оказалось, что нет. Оказалось, что они и вправду того... жениться надумали. За родительским благословением, стало быть, явились, как в старину. Пха! Чуть не всё лето они тут прожили... А на следующий год невеста уже на правах невестки пожаловала, да не абы как, а с пузом. Родился у них осенью хлопец. Помню, привезли карапуза... Я тогда как раз крутился у них, с курами вошкался. Красивая девка была... эта Катька. А карапуз... А что карапуз? Карапузы - они все, как один, как говорил батька мой, "мильйовидные". Любка рада была бабкой стать, и Степаныч дедом - за милую душу... Да только кругом за спиной все смеялись над ним, шушукались, говорили, что в семье уже второй наследник родился, а Степаныч ни отцом, ни дедом так и не стал. Мне его всегда жалко было. Хороший мужик... Хоть и тряпка. Шиза Любкина сгубила его. И пьянка. Любка как ни боролась с ним, а всё без толку... Алкаш есть алкаш, и ничего ты с алкашом не поделаешь. Несчастный человек, наш Степаныч. Несчастный... А ты знаешь, что он умудрился влюбиться на старости лет? С горя, видать... И в кого? В невестку свою! В красавицу, в Катьку! Недаром говорят: "Седина в бороду, бес в ребро". Как-то раз, по-пьяни, он мне шепнул по секрету: "Я, Петрович, Катю, невестку мою, полюбил. Хочу её, как женщину. Она мне как ночью приснится, так я просыпаюсь, и больше уснуть не могу. Душу отдал бы, лишь бы её голое тело ласкать..." Я расхохотался, помню, прямо в его пьяную морду. "Дурак ты, Степаныч, говорю, старый, похотливый дурак". Он обиделся на меня за моего "дурака". "Я к тебе, Петрович, говорит, как к другу пришёл... А ты мне: "Дурак"..." И как начнёт хныкать...
Раздался вновь кашель - на этот раз продолжительный, жуткий. Я не знал, что говорить этому человеку, как реагировать на его рассказ. Мне хотелось убраться отсюда и уехать поскорее домой - прочь от семейных драм. От семейных драм мне становится плохо; всякий раз, когда я узнаю подробности чьей-то паскудной, несчастливой жизни, меня одолевает такая тоска, что хочется, подобно этому Степанычу, напиться, да так, чтоб покрепче, чтоб не соображать ничего, и уснуть мёртвым сном. Отчего это со мной происходит?
- Ладно, пойду я... - неожиданно прохрипел человек. - Если чего лишнего нагородил - не серчай. Может, передать чего Степанычу, как вернётся?
Я не сразу нашёлся с ответом. Что можно передать человеку, которого никогда не встречал, но о жизни которого знаешь столько, что можно сложить целую книгу?
Я подумал и сказал:
- Передайте ему привет от Григория Карловича. Скажите... - тут я запнулся. - Скажите, что ему жаль. Да, просто скажите, что ему жаль.
Человек в последний раз кашлянул и, махнув рукой, поплёлся - босиком, по брусчатке - домой. Я смотрел ему вслед, пока его фигура не скрылась за углом в конце переулка, а в голове моей бродили всякие нехорошие мысли: мне вдруг почему-то показалось, что между моей жизнью и жизнью Степаныча нет существенной разницы. И тут меня одолела тоска - та самая, от которой хочется напиться и уснуть мёртвым сном.
И я понял, что в этот город я больше никогда не вернусь.
