Автобус дрогнул, и вместе с ним дрогнуло моё сердце. Мне почему-то захотелось, чтобы всё это поскорее закончилось.
Перед тем, как поехать туда, я думал, что город, который когда-то так много для меня значил, до неузнаваемости изменился, я предполагал даже, что там заблужусь, хотя отец в детстве мне много раз говорил, что заблудиться там невозможно. Но, выйдя из автобуса, я понял, что в этом городе за тридцать шесть лет не изменилось решительно ничего.
Автовокзал остался таким же, каким я запомнил его - неухоженным, грязненьким, в будках с напитками и едой; по центру - ряд разноцветных, накалённых от солнца автомобилей, у автомобилей - банда таксистов, присматривающихся к тем, кто только что вышел из автобуса.
- Такси, такси! Недорого! Куда ехать?
Неподалёку от них - другая банда: женщины за шестьдесят, сдающие жильё отдыхающим, соблазняли гостей города кусками исписанного картона в загорелых руках:
"Сдаю жильё".
"Домик у моря".
"Комнаты отдыхающим".
- Мне не нужно жильё, - рявкнул я, неожиданно для самого себя дерзко, чтобы разогнать обступившую меня толпу.
Видимо, рявкнул я убедительно, так как мгновение спустя ни одного члена банды около меня не было, - женщины с картоном принялись атаковать других потенциальных комнатосъёмщиков, имевших неосторожность зазеваться и осмотреться по сторонам.
Мне вдруг стало необыкновенно спокойно, даже радостно на душе: я бодро шествовал по аллее, ведущей прочь от шумного, загазованного вокзала; я видел, что город моего детства как будто застыл во времени - и от этого мне было почему-то так хорошо, что хотелось только одного - улыбаться. Я остановился на миг и поприветствовал город улыбкой, - город ответил мне тёплым, ласковым ветерком.
"Эх, тополя! - вздохнула удивлённая мысль. - По-прежнему здесь. И всё такие же страшненькие..." - тополя меня в детстве пугали, мне казалось, что это не деревья, а какие-то кости, сотворённые Господом Богом для того, чтоб наказывать шаловливую детвору. Но и тополям я был в тот день рад.
- Хорошо-то как здесь... - сказал я восторженно, вслух.
Я испытывал невероятное удовольствие, прогуливаясь по городу своего детства; с замиранием сердца узнавал я все эти улочки и переулки, по которым мальчишкой носился на старом отцовском велосипеде, приятные воспоминания окутывали меня, и я уносился мыслями в прошлое...
"Здесь был раньше приём стеклотары, - беседовал я сам с собой. - Как сейчас помню: бутылка - 20 копеек. А 20 копеек - это пломбир. Ах, объедение..."
"А там был автомат с газировкой. Без сиропа - копейка стакан, с сиропом - три", - улыбка на моём лице расползлась до ушей.- Хлебнуть бы сейчас холодненького..."
"Вот та дорога ведёт на "Дамбу", - в детстве я обожал на "Дамбе" бывать. - Мы там рыбу ловили".
"На "Дамбе" я не купался, - откуда все эти мысли? - Купался я на пляже центральном. Отсюда далековато... Мама всё мне с берега руками махала, чтоб я скорее из воды выходил. А я страшным охотником до купания был..."
"Парк! - я вышел к парку. - Раньше здесь был летний кинотеатр. Как же он назывался-то... "Пионер", что ли? Нет, "Пионер" был не здесь, - я принялся вспоминать название летнего кинотеатра в парке. - А, "Черноморец"! - вспомнил. - Я там "Фантомаса" смотрел".
Я прошёлся по парку. Там, где в годы моего детства был летний кинотеатр "Черноморец", росла трава.
"А там были танцы..."
И там, где были танцы, тоже росла трава.
От этой травы мне стало жутко не по себе.
"Что ж, всё течёт, всё меняется, - попытался утешить себя я. - У кого я прочёл эти строки?"
Утешить себя не удалось. Я рассудил, что вовсе не важно - у кого я прочёл эти строки, важно лишь то, что летнего кинотеатра "Черноморец" больше нет, как и танцев в парке, как и пломбира по 20 копеек, как и детства моего...
И восторженное, радостное настроение сменилось меланхолией и печалью.
"Пятиэтажка, - констатировал я. - Пятиэтажек здесь всегда было мало..." - я шёл по улице, на которой редко в детстве бывал; шёл единственно затем, чтобы убраться подальше от парка, который оставил после себя неприятное, гнетущее впечатление.
