Когда они вошли, Илья Андреевич встал навстречу и вышел из-за прилавка.

И Саша обнял аптекаря под неодобрительным взглядом Гогеля.

— Как наши дела? — спросил Саша хозяина.

Они сели в кресла напротив прилавка и стеллажей с пузырьками и колбами.

— Отлично! — сказал аптекарь. — Шампунь покупают фрейлины государыни, вашей матушки, и по несколько штук в неделю уходит в Константиновский дворец в Стрельне и Михайловский дворец в Петербурге.

Ага! Понятно. Константиновский — это тетя Санни, а Михайловский — Елена Павловна.

— И оптом взяли пять аптек из Петербурга и две — из Москвы.

— Насколько крупный опт?

— По 20 пакетиков. И еще розница.

— Ладно, лиха беда начало. Реклама работает?

— Да!

— Сколько у нас с шампуня чистыми?

— Тридцать два рубля.

— Супер! Мы кажется вышли на самоокупаемость. Илья Андреевич, вы гений!

— Ну, кто тут гений… — скромно потупился бизнес-партнер. — Фонарики лучше идут. Особенно после «Колокола».

— И сколько?

— Пятьдесят восемь рублей.

— Обалдеть! — сказал Саша.

— Я их пристроил в семь столичных ателье свадебных платьев, десять цветочных магазинов и три кондитерских.

— О! — восхитился Саша. — Рестораны, магазины игрушек, подарков, люстр, ламп и подсвечников, свечные лавки, винные погреба…

— Попробую, — пообещал Шварц.

— Давайте обмоем, — предложил Саша. — И выпьем за успех нашего дела.

— Обмоем? — встрял Гогель. — Александр Александрович!

— Квасом, Григорий Федорович, квасом, — успокоил Саша.

Перед следующим визитом он и правда совсем не хотел напиваться.

— Есть яблочный, — сказал Шварц.

— Яблочный квас? — удивился Саша. — Ни разу не пробовал! Давайте!

— У нас тоже будет, — пообещал Гогель. — В Царском.

Хозяин отлучился на пару минут и вернулся с тремя кружками и кувшином, наполненным темно-желтым напитком с тонким слоем пены на поверхности.

Яблочный квас по вкусу напоминал сидр, но явно не содержал спирта.

Шварц достал бумажник и отсчитал ровно половину прибыли: 45 рублей.

Саша взял банкноты, без стеснения пересчитал и отдал партнеру 25.

— В дело, — коротко сказал он. — По рукам, Илья Андреевич?

— Конечно!

Саша подставил ладонь, и они ударили по рукам по старому купеческому обычаю.

— Александр Александрович… — ужаснулся Гогель.

— А что такого? — поинтересовался Саша. — Илья Андреевич, вы запишите на всякий случай. А то забудем потом.

Аптекарь кивнул.

А Саша опустил в карман четыре пятирублевых ассигнации.

Петергоф город маленький, и минут через пять они остановились у маленького домика с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, где располагалась туберкулезная лаборатория.

Гогель только и успел сказать:

— Александр Александрович, вы не должны терять свое достоинство и вести себя, как купец!

— Если для пользы дела мне надо вести себя, как купец, я веду себя, как купец, — отрезал Саша. — Если мне надо будет вести себя, как принц, — буду вести себя, как принц.

Он спрыгнул на мостовую, подошел к двери и позвонил в колокольчик.

Накануне он проштудировал письма Елены Павловны и Склифосовского, где они рассказывали о людях, которых набрали на работу, так что теперь надеялся познакомиться очно.

Открыл молодой человек лет двадцати. Младшему из набранных в лабораторию медиков было 19, а старшему 25, так что это мог быть кто угодно. Юноша был в двубортном мундире с украшенными гербами пуговицами, на плечах красовались погоны. Светлые, с черной полосой посередине, золотым вензелем Павла Петровича из двух переплетенных кириллических «П» и золотой короной над ними. И тремя маленькими звездочками. Поручик?

Точно не студент: студенческие погоны попроще и без звездочек. А из сотрудников лаборатории не студент был ровно один — господин Андреев, ровно в этом году окончивший Императорскую медико-хирургическую академию с отличием и золотой медалью. И рекомендованный вместо Склифосовского лично Еленой Павловной. Которой, сего отличника рекомендовал само собой Пирогов, а ему в свою очередь кто-то из его преподавателей.

Ну, да! Азиатский способ производства. Все по знакомству. Так и матушке Гримма рекомендовали. Надо бы конечно по конкурсу.

С другой стороны, есть надежда, что золотые медали просто так направо и налево не раздают.

— Николай Агапиевич? — предположил Саша. — Простите, что без предупреждения.

— Ваше Высочество? — спросил врач.

— Можно по имени, — бросил Саша.

И протянул руку для рукопожатия.

Андреев немного смутился, но великокняжескую руку пожал.

— Это мой гувернер Гогель Григорий Федорович, — представил Саша.

И сделал знак воспитателю следовать за собой.

Лаборатория располагалась на втором этаже.

— Проходите, Александр Александрович, — пригласил Андреев, окая не то, чтобы отчаянно, но вполне заметно.

Ну, да. Из Вологодских мещан Николай Агапиевич.

И лицо довольно простое, круглое славянское, почти мужицкое, северные светлые волосы и едва пробивающиеся над верхней губой юношеские усы.

В лаборатории присутствовали еще трое, очевидно, студентов. Саша переводил взгляд с одного на другого и пытался угадать, кто есть, кто.

Андреев пришел на помощь.

— Это Заварыкин Федор Николаевич, — представил он немного застенчивого студента двадцати лет с хвостиком.

Саша протянул ему руку, тот несмело ответил на рукопожатие.

— Мечтал с вами познакомиться, — сказал Саша.

Заварыкин совсем смешался и опустил глаза.

Саша ничуть не покривил душой. Этого Заварыкина Елена Павловна рекомендовала с оговоркой: «Саша, должна тебя предупредить, что Федор — сын крепостного, дворового человека, но он окончился Воронежскую гимназию с золотой медалью, прекрасно учится в академии, и его очень хвалят».

«Этого обязательно! — ответил ей Саша. — Если человек из крепостных окончил с отличием гимназию и поступил в лучшую медицинскую академию России — это тот человек, который мне нужен».

То есть только что он пожал руку типичному кухаркиному сыну.

Хорошо, что Гогель не в курсе некоторых деталей.

— Василий Тимофеевич Покровский, — представил Андреев уж совсем юного безусого мальчика лет этак девятнадцати.

Мальчик был в таком же темно-зеленом двубортном мундире студента медико-хирургической академии, как и все присутствующие.

Про Покровского Саша помнил, что тот сын сельского священника, успевший поучиться в духовной семинарии и поступивший в медико-хирургическую академию в 17 лет на полное казенное содержание по бедности и талантам.

И Саша пожал ему руку.

— Владимир Николаевич фон Рейтц, — представил Андреев еще одного безусого мальчика примерно одного возраста с Покровским.

Немец фон Рейтц оказался единственным дворянином в Сашиной команде. Впрочем, с его «фон» было не все в порядке. По крайней мере, отец Владимира занимался в Питере коммерцией, а не жил с доходов с имения.

Саша пожал руку фон Рейтцу и огляделся.

— Очень рад вас всех здесь видеть, — сказал Саша. — Признаться, боялся, что в воскресенье мне некому будет открыть дверь.

— Ну, что вы, Ваше высочество! — сказала Покровский. — Как можно? Живые существа здесь. Нешто мы их бросим?

— Александр Александрович, — поправил Саша. — Ну, показывайте живность вашу.

Живность в количестве примерно штук десяти обитала в большой клетке на полу у стены. И была настолько очаровательна, что Саша тут же успокоился относительно возможности их недокорма. Существа были однотонные абрикосового и светло-серого окраса и трехцветные: бело-коричневые с черными ушками и глазами-бусинками. И смотрели совершенно осмысленно.

Свинки издавали звуки, действительно напоминавшие хрюканье и почти непрерывно поглощали воду из блюдец и зелень из кормушки. Кроме сена и овса по клетке были разбросаны кусочки яблок и моркови, к которым живность проявляла изрядное равнодушие, говорившее о ее полной сытости. Характерные размеры любимых домашних животных говорили о том же: ширина успешно соперничала с длиной.