— Больше никто? — спросил Саша.

— Больше никто.

— Что ему грозит?

— Лихонин… — проговорил Скалон.

— Зверь?

— Да.

Было свежо. Подул ветер. «Имперка» взвилась на флагшток, блеснул военный рожок в руках музыканта, солнце скрылось за облаком, и на плац упала тень.

— Что ты задумал? — спросил Никса.

— Ну, что тут думать! — сказал Саша.

Им разрешили разойтись, и он вернулся в палатку.

— Григорий Федорович, как Лихонина по имени-отчеству? — спросил он Гогеля. — Можете напомнить?

— Орест Семенович, — сказал Гогель.

— Мне надо с ним поговорить.

— Что случилось?

— Ничего, долг вежливости.

— Перед отъездом поговорите. Действительно надо будет попрощаться.

Не успел Саша собраться, как снова раздался барабанный бой и далекая команда строиться в карэ.

— Это не для вас, — сказал Гогель. — Только для кадетов.

— Почему не для нас?

— Будет экзекуция. Вам не обязательно смотреть.

— Там что, виселица?

— Ну, что вы! Высекут кого-то.

— Мне надо переговорить с Орестом Семеновичем. Это срочно. Пойдемте!

И он, не оборачиваясь, вышел из палатки.

Кадеты уже построились на плацу. Пока проходил за шеренгами, Саша увидел, как вынесли и поставили деревянную скамейку и ведро с розгами. Как вышел из палатки Лихонин и сел на услужливо поставленный одним из кадетов раскладной стул. Как под барабанный бой вывели на плац Мамонтова.

Саша почти бежал.

Встал перед директором, взял под козырек и сказал:

— Господин генерал-майор, я прошу вас о разговоре наедине.

Лихонин поднялся на ноги.

— Конечно, Ваше Высочество.

— На время нашей беседы я прошу вас приостановить экзекуцию, — сказал Саша.

Орест Семенович сделал знак рукой в сторону Мамонтова: мол, остановитесь. И пригласил Сашу в генеральскую палатку. Гогель остался снаружи.

Они сели у раскладного походного стола.

— Чем могу служить, Ваше Высочество? — спросил Лихонин.

— Я здесь, чтобы предотвратить большую несправедливость, — начал Саша. — Дело в том, что вечеринку с глинвейном организовал я. Сами понимаете, Орест Семенович, Мамонтову трудно было мне возражать. Я очень извиняюсь, за себя и за него, но, по-моему, никакой катастрофы не произошло. Никто до свинского состояния не допился, ничего не испортили, ничего не сломали, никто никого не убил. Ну, это же глинтвейн! Спирт быстро испаряется с поверхности горячего вина — что там осталось!

— Ваше Высочество, осмелюсь спросить, кто еще в этом участвовал?

— Но вы же понимаете, что я не могу ответить. И за ними нет большой вины. Вещи иногда не те, чем кажутся. У меня были серьезные основания поступить именно так, как я поступил. Это не от желания нашкодить, напиться, продемонстрировать щедрость. Да и какая щедрость, фетяску пили!

— Дело не только в этом, Мамонтов очень дерзко отвечал: и своему командиру, и мне.

— Он не мог назвать участников.

— Это не причина для грубости.

— Ему бы не понадобилось дерзить, если бы не я. Так что примите мои извинения. Я вас прошу его отпустить.

Они вышли из палатки на плац, к скамейке, розгам и бледному Мамонтову.

— Вы прощены, господин кадет, — сказал, как выплюнул, Лихонин. — Великого князя благодарите!

Мамонтов просиял.

Никса ждал у своей палатки.

— Отбил, — коротко отчитался Саша.

— Я уже знаю, — улыбнулся Никса.

— Это было сложное дипломатическое мероприятие. У тебя как в перспективе должность министра иностранных дел еще вакантна? Я, конечно, не умею делать лучшее в мире мороженое, как Нессельроде, зато эффективно вызволяю пленников.

— Если не будешь исполнять «Трубача» на дипломатических приемах.

— Только с твоего разрешения.

— Как тебе удалось?

— Просто все взял на себя и извинился за всех.

Никса посмотрел с уважением.

— Никакого героизма в этом нет, — заметил Саша, — меня же не высекут.

— Может быть продолжение у папá. Я ему рассказал про туберкулез, но он не поверил.

— Кто бы сомневался! Я поэтому и хотел идти с доказательствами.

— Я все испортил?

— Надеюсь, что нет. Может быть так даже лучше. Иногда, чтобы убедить в чем-то человека, надо сначала упомянуть об этом вскользь. Поверит, не поверит — не важно. Запомнит — уже хорошо. Задумается — просто отлично.

Гогель уехал в Фермерский дворец раньше, чтобы проинспектировать их комнаты перед возвращением, и они остались с Зиновьевым.

Только успели проститься с Григорием Федоровичем, как на пороге возник Мамонтов.

Взял под козырек.

— Могу я просить Ваше Высочество о разговоре наедине?

Саша вопросительно посмотрел на Зиновьева.

Тот кивнул и отошел курить.

А они с Мамонтовым вернулись в палатку.

— Садитесь, господин Мамонтов, — предложил Саша.

И указал на стул.

Сел напротив.

— Я не знаю, как вас благодарить… — начал кадет. — Лихонин был в бешенстве.

— Из-за какого-то вина? — спросил Саша. — Что вы ему наговорили?

— Просто отказался отвечать на вопросы.

— Я так и подумал. Хорошо, что имя цесаревича не прозвучало. Так что вас тоже есть, за что благодарить.

— Я должен просить у вас прощения.

— Боже мой! За что?

Мамонтов покраснел, достал кошелек и отсчитал полтора рубля.

— Я вам должен.

Саша рассмеялся.

— Никогда бы не подумал, что можно устроить отличную пирушку за три с полтиной.

Честно говоря, деньги были очень кстати. К оставшимся 90 копейкам.

— Я прощен? — спросил Мамонтов.

— Конечно! Всегда радостно убеждаться в том, что совесть действительно существует. Но на будущее… Есть один хрестоматийный способ борьбы с воровством: надо повесить парочку друзей. Так что больше так не делайте, а то нам с Никсой будет прямо очень горько вас туда отправлять.

— Вы нашли еще один способ, Ваше Высочество.

— Он не универсальный, — улыбнулся Саша. — Предполагает наличие совести.

Они встали, и Саша обнял Мамонтова на прощание.

Вещи были собраны, и Саша с Никсой и Зиновьевым сели в ландо.

— Как у вас впечатление о кадетском лагере, Александр Александрович? — спросил Зиновьев.

— Вся эта военная романтика — очень привязчивая штука, увлекает. Даже не знал, что я подвержен.

— Я передам государю, — пообещал Зиновьев, — его это порадует.

Только это передаст? Значит, Лихонин промолчал. А зачем ему трепаться? «Государь, ваш ненаглядный сынуля устроил пьянку в моем лагере»? Расположение царя этим не приобретешь, а дружбу Великого князя потеряешь.

— Николай Васильевич, а у нас соревнования по стрельбе есть? — спросил Саша.

— Конечно, с февраля 56-го. Из капсюльной винтовки. Победителю — именное оружие.

— Саш, у тебя нет шансов, — усмехнулся Никса.

— Это сейчас нет шансов, — возразил Саша. — А ты знаешь правило 10 тысяч часов?

— Нет.

— Очень просто. Чтобы достичь в чем-то совершенства, надо заниматься этим 10 тысяч часов, это по три часа в день в течение 10 лет. Ну, и иметь каплю таланта, не без этого.

— Боюсь, не получится, — заметил Зиновьев. — Вам же еще учиться: математика, русский язык, французский, немецкий, английский, физика, история, география.

— Вы меня убиваете, — сказал Саша. — Ну, хотя бы раз в неделю для удовольствия.

— Раз в неделю может быть.

— А по короткостволу есть состязания?

— По чему?

— По стрельбе из пистолета.

— Бывают, — сказал Зиновьев.

— А пострелять из него можно? — спросил Саша.

— Устроим.

— А купить?

— Дуэльные? — усмехнулся Никса.

— Они по отдельности не продаются? А то с кем мне стреляться? Любому — смертная казнь. Разве что с Никсой. Но тогда на виселицу пойду я.

— Шуточки у тебя иногда! — заметил Никса.

— Не беспокойся: буду стрелять в воздух.

— Продаются по отдельности, — вздохнул Зиновьев. — Офицерские.

— Дульнозарядные?

— Да. Тульского и Ижевского заводов.