Бабах. Следующий снаряд разорвался в воздухе, немного не по центру и немного высоко. Имперские взрыватели тоже были не очень современными, так что это была хорошая стрельба с тем, что у них было в наличии. Кто-то закричал неподалеку, и раздался вызов санитаров. Теперь пушки стреляли по всей Имперской линии, но стук копыт был громче.

Гораздо громче. Кавалерия перешла в галоп, и, пока он смотрел, появились сабли, тысячекратно сверкая в жарком солнечном свете, как осколки зеркального стекла. Солдаты опустили сабли, держа их, вперед вдоль шей лошадей так, чтобы лезвия были параллельны земле. Лежа на животе, Джеффри чувствовал грохот тысяч тонн лошадиной плоти, врезающихся в землю подкованными металлом копытами.

— Спокойно, спокойно, — бормотал Генрих себе под нос, поглядывая направо и налево на свой полк.

Джеффри смотрел на приближающихся Имперцев со сложной смесью эмоций. Если они захватят эту позицию, он, вероятно, умрет, а он ничего так не хотел бы, как увидеть, как Избранных втопчут в землю копытами, разрубят на части этими саблями, расстреляют из пистолетов, уничтожат. Но он не хотел расставаться с жизнью, если это было возможно.

Под этим его разум подсчитывал, измеряя расстояния с помощью старого трюка: сколько ты можешь видеть — столько-то ярдов. Когда человек виден точкой —  столько-то, когда ты можешь разглядеть его руки, ноги, ремни его снаряжения — столько-то. Солдаты делали то же самое. Позади них непрерывно стреляли минометы. Шик, шик,  время от времени останавливаясь, чтобы скорректировать свою цель.

Пулемет выстрелил с заикающимся грохотом, быстрее и ритмичнее, чем «Гатлинги», с которыми он был знаком. Каждая четвертая пуля была трассирующей, и они бледно выделялись в ярком солнечном свете. Еще больше очередей открылось вдоль линии полка. Ближайший стрелок плавно стрелял, выпуская четырехсекундные очереди и широко улыбаясь про себя.

— Заклинь, — взмолился Джеффри. — Заклинь, черт бы тебя побрал, заклинь покрепче!

Но они не заклинивали. Вместо этого кавалерийская атака рассыпалась, сотни лошадей и людей пали за несколько секунд. На скаку не было ни времени остановиться, ни возможности свернуть в сторону. Первая шеренга рухнула, будто гигантская коса подрезала им ноги, а последующие навалились на них толкающейся, катящейся, кувыркающейся волной тысячефунтовых тел, высота которых местами достигала трех слоев. Он видел, как людей отбрасывало на двадцать футов и более, когда их лошади врезались в этот длинный холм живой плоти, видел, как их раздавили тонны бьющихся лошадей. Звук был неописуемый: пронзительный женственный визг лошадей и отчаянные вопли мужчин.

Так-так-так-так-так-так-так-так-так…

Снаряд упал рядом с одним из пулеметов, вероятно, по чистой случайности, оставив клубок плоти и искореженного металла. Остальные продолжили, сосредоточившись на основной массе остановившихся всадников; отдельные всадники выбрались вперед, а лошади были более крупными целями, чем люди. Некоторые из них стреляли из карабинов, когда приближались. Далеко за пределами их досягаемости, но не так, как у магазинных винтовок Страны с пулями в оболочке и бездымным порохом. Стрелки Страны открыли огонь, медленнее, но точнее. Их оружие контрастировало с быстрой трескотней пулеметов.

Имперцы терпели поражение; пехота Страны могла производить десять или двенадцать прицельных выстрелов в минуту, и все они были хорошими стрелками. Еще больше солдат в зеленой форме устремилось вперед, некоторые ползли, другие бежали короткими перебежками. Теперь среди них были пехотинцы в остроконечных шапках, а также спешившаяся кавалерия. Одна из больших пуль из мягкого свинца ударила прямо рядом с Джеффри; он крепче прижался к земле. Неподалеку солдат войск Страны растянулся навзничь, брыкаясь и пуская пену из воздуха и крови через разбитую челюсть. Другие поползли вперед, чтобы оттащить раненых туда, где до них могли добраться санитары с носилками, а затем поползли обратно на свои огневые позиции.

— Горячая работа, — сказал Генрих, приподнимаясь на локтях. — А, этого я и ожидал.

Все больше и больше Имперцев просачивалось наверх, укрываясь за грудами мертвых лошадей и людей, двигаясь по краям полка Страны. Пар с шипением вырывался из защитного колпачка на верхней части кожуха пулемета перед холмом; солдат-Протеже поднялся, чтобы принести еще воды, и упал назад с ворчанием, как человек, получивший удар в живот, свернувшись вокруг раны в животе. Он растянулся с открытыми глазами после секундного спазма, и другой поднялся, чтобы занять его место. Стрелок  Избранных обернул руку тканью и отвинтил колпачок. Кипящая вода вырвалась вверх и падала на измученную жаждой почву, мгновенно исчезая и оставляя только пятно, которое выглядело точно так же, как оставленное кровью солдат. Солдаты вылили свои фляги в жаждущую пасть пулемета, и наводчик воспользовался возможностью сменить ствол.

— Сэр! Гауптман Федроф докладывает, что враг движется слева от нас большими силами — их несколько тысяч. Пехота, при поддержке орудий.

Джеффри увидел, как Генрих нахмурился, а затем бессознательно оглянулся назад, туда, откуда должна была появиться поддержка, если она придет.

— Переместите одну роту резерва влево. Откажитесь от фланга, немного отступите к той оросительной канаве и переулку. Прикажите минометчикам открыть огонь в поддержку по запросу. И Фанрих Клингхоффер, подготовьте мне отчет о наших запасах боеприпасов.

— Горячая работа, — сказал Джеффри.

* * *

—  Осторожно! — невольно рявкнул Джон, когда левые колеса его машины чуть не съехали в кювет.

Беженцы толпились по обе стороны дороги, топча кукурузные поля и сады по обе стороны. Время от времени они неудержимо вырывались обратно на проезжую часть, блокируя идущие на запад войска неразрывным клубком ручных тележек, двух- и четырехколесных повозок, запряженных волами, повозок с военными припасами, орудий, повозок.

— Сверни вперед, — сказал он, когда машина медленно проехала мимо застрявшей шестнадцатифунтовой полевой пушки.

Пушка была запряжена шестью лошадьми, и на каждой паре верхом на лошади сидел солдат. Они смотрели на него безразличными, остекленевшими от усталости, налитыми кровью глазами, заросшими щетиной, покрытыми коркой грязи лицами. Головы лошадей тоже поникли, губы выпятились в усталой покорности судьбе. Судя по их виду, люди уже были в сражении, и кто-то организовал эту колонну и направил обратно к месту боя. Если уж на то пошло, в огромной бесформенной толпе беженцев, направляющихся на восток, подальше от боевых действий, было много Имперских солдат — некоторые в форме и с оружием в руках, другие ковыляли в обрывках боевой одежды, некоторые были забинтованы, большинство нет.

Машина ползла вдоль колонны, водитель нажимал клаксон каждые несколько футов, направляясь на запад, к кроваво-красным облакам заката. Это было рискованно — шансы встретить офицера, на которого зять военного министра не произвел бы особого впечатления, увеличивались с каждым днем, а машина была ценной, даже со следами копыт на кузове.

Но все, же лучше, чем идти другим путем. Когда он направился прочь от боевых действий, беженцы продолжали пытаться попасть на борт машины. Это было действительно плохо, когда матери держали своих детей; некоторые даже пытались бросить младенцев в машину.

Они свернули на проселок к ферме, перевалили через невысокий холм, который скрыл их от дороги, мимо лагерей беженцев; некоторые разжигали костры, другие просто осели на месте. Солнце опускалось за горизонт, свет становился фиолетовым, отбрасывая длинные тени от зернохранилищ на стерневые поля. Дорога свернула вниз, к неглубокому руслу ручья, в лощину, окаймленную деревьями. Там стоял старый фермерский дом, какой мог бы быть у очень зажиточного крестьянина, построенный из блоков известняка, с четырьмя комнатами и кухней. Хозяйственные постройки стояли вокруг огороженного стеной двора сзади; большая собака подошла с лаем и рычанием, когда машина въехала на посыпанную гравием площадку перед домом.