— Смотрите сюда, — сказал Генрих. — Это будет забавно, особенно первая часть.

Джеффри Фарр сделал глоток из своей фляги — четыре пятых воды и одна пятая вина, как раз достаточно, чтобы убить большинство бактерий. Пулеметчица перед ними произвела последнюю настройку своего оружия, постучав по нему тыльной стороной ладони, затем погладила блестящую латунную ленту с патронами, спускающуюся к жестяной коробке справа от оружия.

Командный состав Пятнадцатой Легкой Пехотной Дивизии (Протеже) был размещен недалеко от линии огня, на небольшом холме, покрытом высокой травой и кустарником вечнозеленого дуба. Пехотные роты полка рассыпались веером по обе стороны, занимая позиции в открытом порядке; многие снимали со своих ремней складные инструменты для рытья окопов, насыпая перед собой землю в качестве защиты и для обеспечения хороших огневых позиций.

Он оглянулся. Создавался пункт оказания первой медицинской помощи, рота тяжелого вооружения устанавливала свои 82-мм минометы, резервная рота ждала, рассредоточившись и лежа ничком, боеприпасы спускались с вьючных мулов и переносились вперед.

— Очень профессионально, — сказал он.

Генрих кивнул, сияя, довольный, как ребенок замысловатой игрушкой. — Да. Хотя до сих пор это не было большой проблемой. Но я бы очень хотел, чтобы у нас все же были эти бронированные машины, закрепленные за нами.

Джеффри сделал еще один глоток из фляги. У него пересохло в горле, а ступни ног горели как в огне, даже сильнее, чем мышцы икр и бедер. Погода была жаркой и сухой, и передовые части войск Страны двигались быстро. Предполагалось, что каждый должен был проходить тридцать миль в день, изо дня в день, с полной нагрузкой, и предполагалось, что офицеры Избранных будут делать это лучше, чем их Протеже — рядовые солдаты. Проведя с ними четыре недели, он начал верить некоторым вещам, которые Избранные говорили о себе. Офицеры рот и выше имели право на верховое животное — мулов, — но он редко видел, чтобы кто-то пользовался седлом, разве, что для того, чтобы быстрее передвигаться во время боя. Полк легкой пехоты Генриха двигался даже быстрее остальных, и они относились к сухой, пыльной жаре лета на материке как к отдыху от духоты, царящей в Стране.

В его полевой бинокль приближающиеся Имперские силы тоже выглядели по-своему профессионально. Кавалерия аккуратно выстраивалась, несмотря на потери, которые они понесли в последних нескольких сражениях, блоками шириной в сотню и глубиной в три шеренги, с вымпелом в центре каждого, продвигаясь рысью. Легкие полевые орудия и «Гатлинги» подпрыгивали и грохотали впереди между каждым конным блоком; вся Имперская линия занимала более двух километров, а позади нее была развернута пехота, продвигавшаяся вперед с удвоенной скоростью нестройным роем.

— Сколько, по-вашему, их? — спросил Джеффри.

— О, четыре тысячи всадников, — ответил Генрих. — Пеших...

Он повернулся к другому офицеру, которая наклонилась, чтобы посмотреть через установленный на треноге оптический прибор.

— Лучшая часть двух бригад, из стандартных, сэр, — сказала она. — Скажем, от семи до девяти тысяч, в зависимости от того, были ли они частью группы, которая пыталась форсировать линию Вольтурно.

Джеффри посмотрел направо и налево: три батальона, немного потерь; скажем, полторы тысячи винтовок, по одному пулемету на роту и дюжина минометов.

— Довольно большие шансы, вы не находите? — спросил он.

— О, этого достаточно, — ответил Генрих. Он начал набивать табаком длинную изогнутую трубку с расширяющимся горлышком и откидной оловянной крышкой. — Имейте в виду, — он чиркнул спичкой по ногтю большого пальца и раскурил трубку, продолжая говорить, — я бы не возражал, если бы подошла остальная часть бригады или, по крайней мере, та чертова артиллерия, которая у нас должна быть, но этого достаточно.

Полковник Избранных  слегка повернул голову. — Фанрих Клингхоффер; минометам сосредоточиться на орудиях и расчетах противника, начиная с двух тысяч метров. Автоматическое оружие — полторы тысячи, пехота — восемьсот; фланговые роты должны быть готовы отступить. Гонца к генералу Саммелвордену — мы вступаем в бой нашим фронтом; попытка прорыва противником. Диспозиции следующим образом…

Посыльные потрусили прочь пешком; один запустил ревущий мотоцикл и уехал, подняв облако пыли и гравия. Это было сообщение в штаб тыла — в полку было всего три маленьких машины, и они были сохранены для самых важных сообщений.

— Разве беспроводная связь не была бы полезна? — спросил Джеффри.

Генрих сделал жест своей трубкой. — Не совсем. Слишком тяжелая и нестабильная, чтобы стоить хлопот; телеграф и так плох — последнее, чего хочет любой компетентный полевой командир, — это чтобы ему в задницу засунули электрический провод из Верховного штаба. Пусть они делают свою работу, а мы будем делать свою.

— «Я бы не возражал, если бы этот парень работал на меня», — подумал Радж.

— Обучение персонала Избранными обеспечивает единообразие метода, что уменьшает потребность в коммуникациях, — отметил Центр.

— Две тысячи двести, — сказал офицер у оптики. — Набирают темп.

— И все же двенадцать тысяч против двух,  — сказал Джеффри.

Генрих обезоруживающе улыбнулся. — Мы держим мешок за горлышко. Все, что нам нужно сделать, это задержать их достаточно долго, чтобы подошла остальная часть корпуса, и они уже потеряли более двухсот тысяч человек. Стоит рискнуть.

Джеффри кивнул. Внизу стрелки закончили копать и прижали к плечам приклады своего оружия; несколько пессимистов раскладывали гранаты под рукой. Пулеметчики сидели за своим оружием, упершись локтями в колени, наклонившись, чтобы смотреть сквозь прицел: он заметил, что все Избранные — один  сержант Избранных в качестве наводчика, пять рядовых Протеже, чтобы переносить оружие, снабжать его боеприпасами и водой.

Имперские полевые артиллеристы остановились, развернули орудия и установили лафеты. Лязг затворов потонул в нарастающем, барабанном грохоте тысяч копыт. Вращались подъемные колеса стволов. Имперские пушки были простыми моделями с черным порохом без механизмов возврата отдачи; их нужно было возвращать в боевой порядок вручную после каждого выстрела, но их было много.

Позади Джеффри чьи-то руки держали минометные мины над дулами. Офицер Избранных у оптики подняла свою руку, затем рубанула ее вниз.

Шик. Шик. Шик. Повторилось двенадцать раз.

Начали падать минометные снаряды. Каждый выбросил небольшой дождь грязи, как гигантская дождевая капля, попавшая в ил. Первые снаряды упали по всей оси Имперского наступления, некоторые впереди, некоторые позади; четыре или пять врезались в массу скачущих галопом всадников, повергая животных и людей на землю. Ряды вокруг раненых расширились, затем снова сомкнулись с длинной рябью.

Наблюдатели ввели коррективы. Шик. Шик… Мины этой «вилки» приземлилась гораздо ближе к Имперским полевым орудиям. Одна мина приземлилась на передок орудия, которое взорвалось гигантским шаром оранжевого огня, осколки со свистом пронеслись по небу, как фейерверк. Шум был громким, даже на таком расстоянии. Секундой позже вспыхнул еще один.

— Так, так, — сказал Генрих. — Симпатическая детонация — слишком близко друг к другу. Небрежно.

Если в Стране сказать, что кто-то был небрежен, это было серьезной моральной критикой, хуже, чем воровство, хотя и не так плохо, как съесть своих детей. Избранные проявляли мужество; что они действительно уважали, так это бесконечную способность терпеть боль.

Имперская пушка выстрелила, выпустив огромное облако грязно-белого дыма. Что-то пронеслось над головой с пронзительным свистом и взорвалось позади них, подняв в воздух, кучу грязи, в форме тополя. Следующий снаряд разорвался недалеко, сразу за линией  пехоты Страны. Один перелет, один недолет, что означало…

Генрих сделал небольшой жест одной рукой; все, чья обязанность позволяла это, легли на землю, включая Джеффри Фарра. Он пожалел, что у него нет шлема, как у солдат Страны; даже тонкий слой штампованной марганцево-никелевой стали был утешительной вещью, защищающей тебя от воздушного взрыва.