– Парень, если не хочешь, чтоб тебя несли к раненым, дозволь доставить их сюда. Лагерь – не лучшее место для тех, кто готов предстать пред Отцом нашим. А тащить нам не в тягость. Мы охотники, лес нам что дом родной.

Мартину хотел только одного – бы раскольники убрались. А там, он, может, как-нибудь переползёт через болото в село:

– Несите, сделаю что смогу. Здесь наверняка ещё остались сухие травы и лекарские книги отца Митрия.

– Только вот что, парень, – сказал тот из мужиков, который был менее лохмат. – Здесь прямо на тропе – необычный рыжий валун. Он здорово похож на камни с языческих капищ. Ты не знаешь, откуда он взялся? Не было ли у скита раньше места для сборища поганых?

– Про валун и язычников я не никогда не слыхал, – признался Мартин. – Но тут неподалёку должен лежать мёртвый медведь. Пожалуйста, снимите с него шкуру, а внутренности – закопайте. Иначе скоро сюда явятся волки, а может кто и похуже. И ещё – прибейте бобров на ручье.

* * *

Мартин перебирал корзины и туески отца Митрия и прикидывал, может ли он излечить себя сам. Излечить не корешками и настойками, а обретённым у Синь-камня колдовским способом. Он представил, как по незнанию вызывает внутри не целительный огонь, а ледяные осколки, сразившие лесного князя, и эти осколки превращают его тело в решето… От этого юноше стало нехорошо, и он зло подумал: «Чародей недобитый». А ведь, если он сейчас не покинет скит, придется лечить не чирей на ноге влюблённой дурочки, а настоящие боевые раны взрослых мужиков. И ещё Бог весть какие дорожные болезни, о которых он не имеет ни малейшего понятия.

Сушеные травы и грибы, запасённые бывшим монахом, оказались в более-менее сносном состоянии, но главное – сохранились книги. За это, как понимал Мартин, надо благодарить бобров (вечная им память). Конечно, сырость для пергамента и бумаги – очень плохо. Но, если бы тропа оставалась проходимой, сюда из села давно наведались бы любители чужого добра. Юноша сложил самые ценные книги в суму, и решил дать колену передохнуть до утра. А там – доплыть, доковылять и доползти до села.

Но утром, едва занялся рассвет, в скит явились староверы со своим раненым. Как им удалось затемно пробраться по лесу с тяжело больным на руках – этого Мартин не представлял.

– Медведя мы не нашли, пропал куда-то, али привиделся тебе, – объявили охотники, словно это имело сейчас какое-то значение. – А нашего товарища всё же осмотри, мил-человек.

Делать нечего. Надо было уважить просьбу, и взглянуть на человека, которого доставили сюда умирать. До его кончины точно оставалась недолго, потому что лицо раскольника представляло собой кровавую кашу. Один глаз вытек, над вторым нависала иссиня-чёрная опухоль, лоб рассекала вмятина, а носа практически не осталось. Изуродованный находился без сознания и в горячке.

– Это его гультяи дубиной приложили, – объяснил большебородый. – Ну, в дороге ему, конечно, лучше не стало. Лотием его зовут, хороший был человек.

Мартин велел положить Лотия на траву, притащил настойку, снимающую отёк, и склонился над раненым. Нога у юноши не гнулась, поэтому пришлось раскорячиться, выставив её в сторону. Он вылил лекарство на тряпку и принялся аккуратно промокать раны. Получалось не очень. Тогда парень вспомнил о Полюшке и спросил:

– А можно я прочту молитву? Нашу молитву, ведь ваших я не знаю.

– Не бывает наших и ваших молитв, – отвечал ему охотник, которого, как понял юноша, звали Паисием. – Бог – один, и любые слова, к нему обращённые, да будут услышаны. Поэтому – читай.

– Премилосердый Боже, призри на раба твоего Лотия, болезнию одержимаго; отпусти ему согрешения, возврати здравие и силы телесные, – начал шептать Мартин неизвестно откуда возникшие в голове слова.

В это время на тропе послышались шаги, и на поляну у скита (это было невероятно) вышла Геля – мокрая, замученная и тяжело припадавшая на шест. Она испугалась, завидев Мартина в окружении незнакомых дядек, но сил спасаться не было, и она удивленно воззрилась на происходящее. Парень хотел было рвануть к девушке, но Паисий ухватил его за плечо:

– Надо закончить.

Охотники оценивающе посмотрели на гостью. Посмотрели, поняли, что она не представляет угрозы, и отвернулись. Меж тем Мартин продолжил молитву и омовение ран, но мысли путались, всё время возвращаясь к Геле:

– Она! Пришла! Одна! Ко мне! Через лес и болото! Значит не всё потеряно! Значит…

Ветер соскользнул с пальцев юного знахаря легко и незаметно, пробежав по язвам хворого и взвихрив ему слипшиеся седины. Затем он разогнался до вихря, завертелся в смерч и раздвинул облака над поляной. С деревьев посыпались листья. Разогнавшись, поток воздуха со всего маху вонзился в пустую глазницу хворого старовера, и пропал.

Листья ещё продолжали падать, когда опухоль на лице Лотия сдулась, рана зарубцевалась, жар спал, а сам изувеченный пошевелился. И, не открывая уцелевшего глаза, громко спросил:

– Где я?

Ему никто не ответил, потому что Мартин находился в прострации, а охотники стояли с открытыми ртами. Когда Лотий спросил во второй раз, раскольники принялись яростно креститься. Потом упали ниц, встали, и помолились ещё.

– Ты это видел? – кричал Паисий. – Я сразу всё понял, когда заметил на нём этот крест!

– Спасибо Спасителю, – подхватывал товарищ Паисия, Севериан. – Мы ещё внукам будем рассказывать о Божьем чуде!

– Замолчите, идиоты, – возмутился пришедший в себя Мартин. – Лотий ещё болен, ему нужны тишина и покой, а вы тут разорались.

– Теперь он точно выживет, – горячо возражал Паисий. – И все остальные наши больные – тоже. Мы их завтра сюда принесём.

– Постойте, добрые люди, – волновался знахарь. – Я вам не святой Архангел, чтобы творить чудеса каждый день. Сколько у вас ещё больных? И где вы их разместите? Здесь, на траве? В землянке места совсем нет.

– Дозволь нам построить в скиту большой шалаш, – предложил Севериан. – Хворым в нём будет удобно – их человек пять, не больше.

– А кто станет им готовить и обстирывать? – продолжал злиться Мартин. – Ведите тогда сюда и своих баб. Чего уж там.

– Нашим бабам сюда нельзя, – открыл глаз и встрял в разговор наполовину излеченный Лотий. – Теперь это место свято, а вера – не велит.

– А наша вера – велит, – твердо сказала Геля, которая давно подобралась к мужчинам и внимательно слушала разговор. – Несите больных, я о них позабочусь.

Августа 2 дня 1727 года, съезжая изба села Преображенского Тонбовского уезда

В старые времена в тамбовских лесах жила юная ведьма – красавица по имени Цна. Зла людям она не делала, наоборот – лечила от хворей, приваживала охотникам дичь, а бортникам – пчёл. Как-то один мордовский парень вступил в лесу в бой с косолапым, но не смог одолеть лесного князя. Друзья нашли раненого храбреца, и попросили знахарку его спасти. Вскоре охотник пошёл на поправку, а в сердцах молодых людей вспыхнула любовь.

А едва отпраздновали свадьбу, как молодожен встретил в лесу уже не медведя, а целое татарское войско. Степные воины посулили огромное богатство, если их проведут через дремучие дебри в русские земли. Цна уговаривала охотника умерить свою жадность. Объясняла, что русские не простят предательства.

– Заведи лучше татар в топкое болото, – предлагала Цна. – Тогда белый царь тебе заплатит, а, может, прикажет ещё и песню о тебе сложить.

– Молчи, дура, – отвечал муж, и сделал всё по-своему.

Долго плакала молодая женщина, но не из-за русских с татарами, а потому, что любимый обозвал её дурой. И это после того, как она отдала ему самое дорогое, что у неё было – девичью честь. Рыдала так сильно, что растаяла в слезах и превратилась в ручей, а тот – в реку, получившую имя целительницы.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.