Марта 2 дня 1728 года, село Преображенское Тонбовского уезда Воронежской губернии

Это с самого начала была грязная работа.

Драгунский капитан Путилов вздохнул, и зло уставился на другой берег реки. Там скакала, гикала и свистела тысячная толпа местных крестьян – мужики, бабы, дети. Наверное, припёрлось всё проклятущее село до последнего засранца. Орали служивым непристойности, потрясали охотничьими ружьями и сайдаками. А некоторые для пущей убедительности – оголяли свои грязные зады.

Вместо отдыха на зимних квартирах, водки и дешёвых девок Иван Васильевич торчал здесь больше месяца. И только несколько дней назад его отряд, наконец, укрепили двумя ротами. С ними капитан собирался взять Преображенское1 стремительной атакой – важно было успеть до весенней распутицы. Но накатанная санями дорога оказалась перегорожена деревянными надолбами, а быстро обойти их по лесу не получилось. Снега было ещё столько, что лошади утопали в нём по самые уши. Пришлось спешиваться и расшвыривать эту баррикаду.

А потом выяснилось, что супостатами разобраны оба моста, за которыми начиналось село. Посылать разведку вперёд Путилов не захотел – много чести крестьянским олухам. И отсутствие нормальной переправы стало для отряда неприятным сюрпризом. Была ранняя весна. Пичаевка уже вскрылась, и течение скребло о тонкий лёд по границам русла. Река была не слишком широка и, видимо, – не глубока. Лезть в холодную воду не хотелось. Но – надо.

– Чего уставились, черти, – заорал капитан на обер-офицеров, растерянно рассматривавших голые заречные задницы. – Слушать приказ!

На другом берегу толпа тоже затихла. Заткнулись даже несколько ворон, круживших над помойными ямами. В этом гробовом молчании Путилов оказался единственным источником звука до самой Морши. А быть может, и до Москвы.

– Именем Государя нашего Петра Алексеевича2 приказываю, – капитан выждал паузу и послушал скрежет реки. – Выступить в бой против изменников яко против неприятеля. Первая рота – в две шеренги, изготовиться к стрельбе. Вторая рота – форсировать реку верхом. После переправы – рубить воров палашами. Никого не щадить! Да поможет нам Бог!

Путилов посмотрел на вытянувшиеся лица подчинённых и сплюнул красным на снег. После стояния у Ярвикоски3 капитанский рот постоянно был заполнен кровью. Ужасная болотная вода буквально разворотила десны. Зубы выпадали из них гроздьями, и офицер уже совсем настроился писать рапорт об отставке ввиду возраста и расстройства здоровья. И даже занес перо над бумагой, но в этот момент ему доставили приказ об усмирении этих (мать их) крепостных генерал-майора Сенявина4. Проиграть свою последнюю баталию Путилов не мог. Пусть это и битва против мужичья.

– Господа, вы не поняли приказа? – осведомился капитан у замешкавшихся офицеров.

– Никак нет, ваш благород… – оберы умчались к своим командам, и порыв ветра унёс остатки их ответа на другой берег.

Толпа по ту сторону водного потока безмолвствовала. И только какая-то валькирия истерично хохотала. Или молилась. А может – и то, и другое сразу.

* * *

– Бабы в Преображенском что надо, хоть и всё до одной – гадюки подколодные, – докладывал Путилову знаток этих мест поручик Романовский в последний вечер перед выходом с зимних квартир.

– Уверены, Андрей Иванович? – уточнил капитан. – А то у вас после Чухони все русские бабы – что надо.

– Согласен, после чухонских хуторов любая гадюка – принцесса, – парировал поручик. – Но, честное благородное, здесь не тот случай. Поверьте, Иван Васильевич, стороннику настоящей и чистой любви без сословных предрассудков.

– Отлично. Будет ребятам хоть какая-то радость в этом Богом забытом месте, – резюмировал Путилов, и опрокинул в рот полную чарку. – Сословные предрассудки – долой!

Во время их первого неудачного налёта на Преображенское пичаевские валькирии показали себя во всей красе, чуть заживо не поджарив капитана с поручиком в запертой избе.

– Большая и чистая любовь, – капитан снова сплюнул и махнул в направлении реки бойцам, готовым к наступлению.

* * *

Отряд занимал высокий правый берег. Здесь находилась прекрасная позиция для обстрела низины, но спускаться на лошадях к воде было не совсем сподручно. Пока драгуны соображали, как лучше… Пока принуждали своих коней, которые били копытами ледяную корку и никак не верили, что их тащат в эту стылую муть… В общем, с началом атаки и с погружением в реку вышла заминка. И когда она, как казалось, уже разрешилась, из прибрежных кусов полыхнуло. Били метко и наверняка – опытные и хладнокровные сволочи. Несколько бойцов рухнули в воду, по течению заструилась кровь.

Капитан развернулся к шеренгам прикрытия и недоуменно развёл руками. Шеренги ещё немного посомневались, и выдавили из себя два залпа по толпе. Веселье закончилось, началась бойня. Люди в панике ринулись вглубь села – прямо по окровавленным телам убитых и умирающих.

Хотя бежали не все. Несколько десятков самых отчаянных мужиков – видимо, заранее выбранных для битвы, – не дрогнули, и принялись охаживать вылезающих из воды и продрогших военных цепами и дубинами. К ним присоединись даже несколько особенно злобных баб с вилами. Бойцы, не ожидавшие такого отпора, придержали коней, и в некоторых животных тут же вонзились стрелы.

– Бей иродов, – визжали разгорячённые крестьянки, размахивая своими самодельными орудиями.

– Сами вы ироды. Супротив самово емператора5 прёте, – возмущались служивые, падая в реку.

Казалось, кавалерийская атака захлебнулась. Но в этот момент другой эскадрон, который до этого вёл стрельбу с высокого берега, переправился выше по течению и с обнажёнными палашами врубился во фланг группе сопротивления. Ну как во фланг… Никакого построения у мужиков на берегу на самом деле не было. Ведь путиловскому отряду противостояли простолюдины – без воинской выучки и нормального командования. Конечно, многие были профессиональными ворами, которые умели и любили убивать. Но силы оказались неравны, и местные в страхе рассеялись. А вошедшие в боевой раж кавалеристы продолжали рубить противника, и палить в удаляющиеся крестьянские задницы.

Доскакавшие до первых домов драгуны получили в свои головы град камней, и в ответ принялись метать через изгороди гранаты. Вся округа наполнилась грохотом, над избами взвились тучи пыли – сначала серой, а потом – чёрной, когда загорелся всякий крестьянский хлам. Вороны в безысходном отчаянии метались по небу, на колокольне удалили в набат. Этот звон, как оказалось, стал последней каплей в чаше безумия, обуявшей людей Путилова. Именно тогда военные переступили грань, отделявшую рейд по наведению порядка от мародёрского набега.

Капитан никогда не видел своих бойцов в таком состоянии. Они и раньше брали неприятельские города и деревни, жгли и насиловали, но нигде не действовали с таким остервенением как в Преображенском. Драгуны, словно всадники Апокалипсиса, вламывались в крестьянские дворы, а потом стреляли и били штыками всё, что двигалось – от беременных женщин до молочных телят. Такую бессмысленную жестокость нельзя было объяснить только лишь хилым сопротивлением, которое обыватели оказали в начале штурма. Это была первобытная ярость, прорвавшая наружу под воздействием неких потусторонних сил. Однозначно – бесовских.