– Куда ты все дел? Выбросил? Отвечай!!!

– Нет.

– Отдай, – уже спокойней, будто бы безропотно покорилась, смирилась.

– Нет, – отрезал он.

– Нам это не поможет, Рома. Я истощена. Для меня фотографии – как глоток воздуха. Я должна их держать, видеть, чувствовать, – задыхалась, но просила его.

– Нет, моя хорошая, не проси, – не ослабляя крепких объятий, ласково проговорил он.

– Ненавижу! Как же я тебя ненавижу!

– Дашенька, родная, милая... – его дыхание обжигало кожу, – можешь ненавидеть, но так будет лучше для тебя. Для нас. Я не лишаю тебя памяти, но ты замыкаешься в себе, не делишься своими переживаниями. Я хочу знать, чем могу тебе помочь. Я тут, я рядом. Ты можешь на меня рассчитывать.

– Чем ты можешь мне помочь? Воскресить нашу дочь? Так сделай это, черт возьми, если можешь, – со слезами в голосе вопрошала я. Если бы могла – непременно залепила ему пощечину. Мне казалось, что физическое насилие поможет выплеснуть злость, бушевавшую внутри.

Рома шумно сглотнул, отпустил мои руки за спиной, ещё сильнее притянул к себе, сжал в удушающих объятиях. Как будто таким способ хотел заставить меня замолчать.

И я замолчала.

По телу пробегала дрожь, выбивая остатки ненависти. Слушала стук своего сердца, носом вдыхала самый любимый аромат на свете и все, что смогла сделать, сжавшись в комочек, прошептать:

– Я больше не хочу детей. Совсем.

– Тише, любимая, тише, – шептал он, мягко целуя в плечо. Дрожь усилилась и я, спрятавши лицо на груди у Ромы, закрыла голову руками, простонала:

– Никогда. Пусть я буду: жалкой, никчемной, неполноценной. Но детей я больше не хочу, – как в бреду повторяла я.

Любимый не спорил. Создалось впечатление, что Рома хотел еще что-то спросить или сказать, но не решился.

 Я снова начала отбиваться. Даже сквозь всхлипы слышала, как он стиснул зубы и мучительно, почти до хруста прижимал мое дрожащее тело.

Все прекратилось, когда Рома накрыл меня одеялом. Стянул с кровати и закутал словно в кокон. Я враз обмякла, перестала брыкаться, замолчала. Сама потянулась к его груди. Он нежно гладил по голове, целуя в макушку.

Подняв голову, я с трудом сглотнула подступивший к горлу ком и прикрыла уши руками. Без единого звука смотрела в красивые серые глаза.  Те глаза, которые часто снились мне по ночам и не давали покоя, которые манили и тянули за собой, бередили душевные раны, окрыляли и рассыпали на миллионы колких осколков.

–  Родная, не имеет значение насколько это трудно и больно, насколько тяжело нам будет бороться. Но мы не должны сдаваться. Так мы победим. А мы победим. Обязательно, – последнее, что я расслышала.

***

Время бежало. Бежало так быстротечно, что я не успевала за ним. Мы как-то жили. Не плохо и не хорошо. Были на Фарерских островах. Я даже сказать не могу понравились ли мне они. Но вернулась я более спокойной, уравновешенной, что ли.

Рома воспитывал Сашу. Но мне не давало покоя другое. Я не знаю, как, что и почему, но этот улыбчивый мальчишка проник очень глубоко в душу. Это было удивительно, поскольку мне с трудом давались случайные встречи с ним в нашей огромной квартире, а если и сталкивалась, то не брала его на руки. Не потому что не хотела, а не могла. Боялась чего-то шестым чувством. И потому гнала общения с ним.

Но однажды, что-то перевернулось: один поворот головы, добрый, пытливый, немного изучающий взгляд, и я пропала...

Все внутри сжалось, когда услышала детский радостный возглас, а затем торопливые женские шаги и веселое: "А кто это у нас тут проснулся?". Так и застыла между детской и гостиной, стояла как приклеенная, и впилась в девятимесячного мальчугана, который уверенно делал свои первые шаги.

Я не смотрела на няню, на Рому, который сел на корточки, расставив руки в стороны и, улыбаясь, подбадривал сына идти к нему. Мое внимание было полностью сконцентрировано на Саше.  Малыш, весело раскинув руки, с улыбкой до ушей, не спеша подходил к своему отцу.

– Какой ты у нас смелый, – потрепала по головке малыша Лиза.

Малыш ответил на своем языке, очень напоминающем "ага" и все дружно разразились хохотом.

Няня еще что-то говорила, а я не слушала. Я не могла оторвать взгляда от простодушного Сашиного личика.

Подняв голову, Рома заметил мой остекленевший взгляд и несмелые шаги в сторону крошки. Внимательно, напряженно, но с большой признательностью следил за моей реакцией. А тем временем, между мной и ребенком установился хрупкий мостик притяжения. Саша, наклонив голову в мою сторону, продолжал задорно смеяться. Что его так рассмешило – непонятно. Но было невозможно не улыбнуться малышу, который с обезоруживающим смехом, все вокруг затмевал, ловил мой взгляд, и мои губы невольно тоже расплылись улыбке.

– А вот и мама пришла, – слишком неожиданно, излишне громко произнесла Лиза.

Я побледнела, улыбка мгновенно пропала с моего лица, и я ошарашенно уставилась на няню.

– Простите меня, пожалуйста, я не хотела, – испуганно подхватила Сашку на руки и опустила глаза в пол.

Я сделала вдох, потому что горло перекрыло и в глазах защипало. А мне жизненно необходимым было знать, что даже после такого...такого...безобидного, но неосторожного слова я смогу дышать. Но каждый вдох давался с трудом и, несмотря на внезапно закружившуюся голову, только и успевала переводить взгляд с непонимающего Сашки на Рому. Любимый смотрел на Лизу таким убийственным взглядом, что готов был разорвать на месте.

Слова няни меня всполошили. Ослепили. Заглушили. Вывернули наизнанку. Ударили молотом по голове.  Про себя я даже начала пробовать на вкус слово "мама". А как оно звучит из уст ребенка?

И, будто подслушав, Саша с детской непосредственностью, радостно завопил:

– Ма-ма, – по слогам протянул он. Ему перестали интересны взрослые, которые каждодневно с ним сюсюкались и играли. Он был поглощен мной, тетей, которую назвали мамой.

"Ма-ма", "Ма-ма".... Схватившись за воротник блузки, я испуганно таращилась на мальчугана и, не выдержав, смятенно повторила вслух:

– Ма-ма.

В огромной квартире неведомая ниточка еще сильнее натянулась между нами. Как-то особенно связала, и тетя, которая как привидение ходила по квартире, оказалась вдруг такой необходимой.

Я не смогла остановиться. Карапуз тянул ко мне ручки, и я, наконец-то оторвав пальцы от злосчастной кофты, вышла из оцепенения, вырвала ребенка из рук Лизы и отчаянно припечатала детское тельце к себе. Прижалась носом к горячей спине, так чтобы не был слышен мой всхлип. Вселенная покачнулась. Сделала виток, напрочь лишая остатков воздуха.

Я даже не поняла, как это произошло. Но детские пальчики, перебиравшие мои волосы, так реалистично вписывались в мое восприятие, что я даже засомневалась, а не сон ли это?

Бессмысленность подобной идеи я признала тогда, когда почувствовала дрожащие руки на талии – Рома. Все перевернулось вверх дном. Любимый тесно прижал нас двоих к себе. Все было на грани, по-особенному остро, но уютно и надежно, и присутствовал страх упустить этот момент. Рома, кажется, улыбнулся мне в волосы, а я оторваться не могла от крохи, с жадностью втягивала его запах. Саша пах молоком – самым пьянящим ароматом на свете. 

Носом потерлась об его мягкую шевелюру.

– Дашенька, – я с трудом разобрала, подняла голову на Рому. Мне показалось, он даже на какое-то время, перестал дышать, скользил глазами по лицу. Сильнее переплел свои пальцы с моими. С каждой минутой нас охватывали более мощные эмоции.     

– Ты не представляешь, что делаешь для меня. Я не хочу, чтобы ты через силу...

Я зажмурилась, прервала его. Высвободила руку, прижала к губам.

– Ничего не говори, не надо. Мне стало немного легче, – я не соврала. Боялась потерять то хорошее, что зародилось внутри, может испариться под гнетом тяжелых слов.

– Спасибо тебе, любимая, – с такой нежностью сказал Рома, что я больше не имела права опускать руки, уходить в себя, страдать. Рома переплел руки вокруг моей талии, так, что мы с Сашкой оказались лицом к нему. Поцеловал сына в лоб, а потом коснулся губами моих губ, и от каждого его нежного прикосновения сердце дрожало, и горячая волна разжигала кровь.