Тогда я четко поняла, что любовь — это то, что мы чувствуем внутри, ее невозможно описать стандартным набором слов и предложений. Это, то чувство, которое живет в глубине нас и которое помогает преодолевать, казалось бы, самые трудные вершины, переступать через такую боль, когда дышать уже не можешь. И если, несмотря на всю тяжесть, мы вместе, твое сердце хотя бы немного бьется, пусть медленно, но стучит, значит все было не зря.

***

– Дарья Владимировна, – я закрывала кабинет, когда меня окликнула крепкая старушка, работающая у нас уборщицей, – вы уже уходите?

– Ухожу, – я обернулась. И, заметив в ее руках ведро с тряпкой и швабру, добавила: – Вы сегодня у меня не мойте, сосредоточьтесь на других помещениях.

– Мы все успеем, Дарья Владимировна. Нельзя расстраивать детей: новые классы, столы, стулья, – мысленно восхитилась трудолюбием и бурлящей энергии в этом человеке, – вы доску видели? В мою молодость мелом писали, а сейчас...как это?

– Маркерная, – рассмеялась я.

– Точно, – подхватила она в ответ, – хоть один чиновник доброе дело сделал. И на том спасибо, – я улыбнулась женщине и положила связку ключей в сумку. Мы преодолели лестничный пролет, спустились в холл, – и вам спасибо, – она поставила ведро и швабру на пол, взяла меня за руки, – ремонт сделали и с учебниками помогли.

– Ну, ремонт не лично я делала, – старалась улыбнуться, но в глазах заблестели слезы. – Ничего, вот поменяем сантехнику, и совсем, легче станет.

– Спасибо вам за все. Вы не знаете в какие мы только инстанции не обращались. Никому нет дела до бедных сирот. А вас нам Господь Бог послал, – искренне поблагодарила она.

– Я ничего особенного не делаю. Все эти мелочи не заменят ребенку мать, – я медленно выдохнула и двинулась к выходу, украдкой стирая слезы, которые бежали всегда, когда речь заходила о детях.

– Вы правы. И где только этих тварей земля носит. Тьфу-ты, – не сдержалась старушка, подхватила ведро, – пойду-ка я работать.

Я кивнула, и, уже дотронувшись до ручки двери, услышала жалобное:

– Даша, – кто-то тихо меня звал.  Как котенок. Я повернула голову и заметила выглядывающую из-за стены темноволосую девичью шевелюрку.

Я склонила голову набок, приподняв брови, расплылась в улыбке. Девчушка осмелела и стала корчить мне милые рожицы. Я усмехнулась симпатичной хулиганке и пошла навстречу.

– Привет, – темноволосая девчушка, увидев, что расстояние между нами начало сокращаться, бросилась ко мне вприпрыжку.

– Здравствуй, Катюша, – произнесла я, садясь на скамейку.

Она встала напротив меня, улыбалась, опустила глаза, сложив руки за спиной, слегка покачиваясь.

– А ты уже уходишь, да? – озадаченно пробормотала Катя.

– Я каждый день ухожу в двенадцать, ты же знаешь, – удивилась я и взяла ее за руку. Она подняла глаза, растеряно посмотрев.

– Жалко, я думала ты придешь ко мне на концерт.

– Концерт? Ты сегодня выступаешь?

– Ага, пою. Смотри, какое сегодня на мне платье красивое, – Катя расправила юбку, и радостно закружилась.

Ее вязаное серое платьице до колен, с некогда ярким узором в виде розовых полосок нескольких оттенков на немного расклешенной юбке, выглядело очень нарядно и празднично несколько лет тому назад. Но, повидавшее огромное количество стирок платье за эти годы, было застиранным до ужаса, только Катю это не пугало. С такой гордостью она разглаживала несуществующие складки, что невольно думалось и правда на ней было надета модная, атласная ткань. А у меня все внутри похолодело, сжалось в комок, наблюдая с каким ликованием веселилась девочка, радуясь несущественным мелочам. Перед глазами поплыло от ее суматошных, но настоящих, идущих от сердца пританцовываний на месте. Я закрыла глаза, чтобы успокоиться и позорно не расплакаться. Сделала несколько глубоких вдохов. Но отругала себя за то, что не подумала о таких элементарных вещах, как одежда. И нужно было в ближайшем будущем озаботиться именно этим. Тем временем Катя прекратила кружиться, запыхавшись, села возле меня на скамейку.  

– Очень красивое платье. Как и ты сама, Катенька, – дрогнувшим голосом произнесла я, и, не совладав с собой, провела рукой по плечу, задевая пушную ткань юбки.

– Спасибо. Так ты не сможешь остаться, Даша? – девочка с надеждой несмело улыбнулась. Огромно-распахнутые глаза смотрели робко, напряженно ожидая моего ответа.

– Нет, Катюша, – ребенок с таким разочарованием отвернулся, что я пожалела о сказанном. Ее лицо сникло, плечи опустились. Я дотронулась пальцами до губ и понимала, что слишком уязвлена. Если сейчас же не уйду, моя выдержка закончится. А этим деткам только чужих заморочек не хватает. Я посмотрела на часы, сделав вид, что спешу, подхватила сумку. Встала.

– А я тебя петь научу. Честно-честно. Ты говорила, что не умеешь, – Катя снова оживилась, ухватилась за возможность. Вцепилась в меня так, что пальчики побелели и с надеждой заглянула в глаза. Теплота ее ладошек согревала и притупляла страх, отчаяние, удрученность.

– У меня правда дела, – опускаясь на корточки рядом с ней, озабоченно пробормотала я, уже сомневаясь в своем решении, – давай завтра ты мне споешь. Хочешь?

– Хочу, –  Катя расправила плечи, подняла брови, улыбнулась, – я тебе много-много песен спою. Тебе понравится. И нарисую. Я еще рисовать умею.

Катины слова отняли у меня возможность здраво мыслить. Желание, чтобы кто-то обратил на нее внимание, уделил время, подарил частичку любви, – было отчаянно подавлено о белые стены детского дома.  Я замерла на месте, опустила глаза. Сердце ухнуло, и окружающая действительность завертелась с такой скоростью, что как я на месте удержалась и не упала, – не знаю.

– Конечно, и нарисуешь, – пробормотала вполголоса, – ты очень талантливая девочка.

Катя опустилась рядом со мной, натянув на колени платье.

– И кушать умею готовить. Я бабе Зине на кухне знаешь, как помогаю, – продолжала перечислять свои достоинства.

Я не выдержала, украдкой взглянула в чистые карие девичьи глаза. Катя смотрела в упор, будто читала душу. Я сильнее запахнула кофту, обхватила плечи. Сердцебиение участилось, и я чувствовала, как внутри набирал обороты вихрь.

– Сафонова, все уже ждут тебя. Концерт начался, – мы с Катей одновременно вздрогнули, услышав громкий, раздраженный, с нотками визгливости, голос.

– Иди, – я кивнула, прервала зрительный контакт и поднялась на ноги.

– Извините, Дарья Владимировна. У тебя совсем ни стыда, ни совести нет. Мешаешь людям, – не останавливаясь, гневно воскликнула женщина, обращаясь к Кате.

– Пока, – девочка понуро кивнула в ответ. И поплелась рядом воспитательницей, схватившая Катю за локоть.

Они дошло до лестницы, а я не дыша провожала удаляющиеся фигуры и не могла совладать с дрожью во всем теле.

Сделав пару шагов по лестничному проходу, Катя обернулась, устремила взгляд на меня.

– Удачи, – одними губами проговорила я. Катя разобрала, довольно заулыбалась и помахала мне рукой.

Я еще долго смотрела им вслед, на лестницу, на детей, бегающих по холлу. Сейчас они воспринимали меня частью их устоявшегося мира. Они не шептались, как это было в первый раз, и с настороженностью не глазели на женщину, зашедшую на их территорию. Не было того откровенного, неприязненного отношения, боязни, что нарушу их привычный, сложившийся уклад жизни.

– Привет, а вы кто? – спросил меня мальчишка, когда я только переступила порог детского дома.  Некоторые любопытным взглядом разглядывали мой наряд. Оценивали. Некоторые надеялись, что на них остановится заинтересованный глаз чужака, и им повезет. Но, получав раз за разом равнодушие, они перестали надеяться и уже не ждали ничего. И только простой интерес, а может где-то и зависть к счастливчикам.

Мне потребовалась несколько минут, чтобы прийти в себя. Развернувшись, я сделала несколько глубоких вдохов, попытавшись таким образом уйти от волнения, заполнившегося внутренности. До хруста сжала ладони и смогла выдохнуть только тогда, когда услышала громкий звонок мобильного телефона.