– Даш, давай поговорим, – немного хриплым голосом просил Рома. Трудно даже представить, сколько раз он произносил эту фразу. Сложив руки на груди, любимый привалился спиной к бетонной стене дома и прикрыл глаза. За пеленой своих страданий, я не хотела замечать его боли и горя.

– О чем? О чем ты хочешь поговорить, Рома? О том, что умер наш ребенок? Она даже глаза свои не открыла, понимаешь? Она не видела меня, тебя. Нас, – я дико затрясла головой, прогоняя в памяти этот момент. Я ведь искренне верила, что мою красавицу спасут. Мы бы вытянули. Задействовали самых лучших заграничных врачей. Только через час меня просто заживо похоронили. Даже малюсенького шанса не дали нам, не позволили прижать к груди теплый комочек, – Ромa, наша девочка пробыла час во тьме, подключенная к трубкам. Она так и не увидела света! Об этом ты хочешь поговорить? – тихо чеканила каждое слово.

Оглушающая тишина оказалась невыносимой. Я та, которая предпочитала молчать, вдруг замерла в ожидании взрыва или упреков.

 Я же видела, как он держался из последних сил. Молчал. Терпел.

– Даш... – с какой-то даже покорностью произнес он. Снова щелкнул зажигалкой.

Мы были на улице, во дворе дома Тамары Ильиничны. Я сидела на ступеньках, Рома ходил взад-вперед, лишь изредка поглядывая на меня. Я смотрела на его напряженную спину, пальцы, обхватывавшие сигарету. Не могла отвести глаз от шеи, на которой вздувались вены при каждом мощном выдохе дыма.

Встав со ступенек, я неслышно сделала несколько шагов, остановившись, от хрипоты его дыхания, эмоций, переполнявших меня, заходившегося сердца. Провела рукой по щеке, вытирая катившиеся слезы.

Мы так и стояли, разделенные непониманием.

– Даша, родная, – отчаянно Рома взъерошил волосы на голове.

– Что?

Он не ответил, глухо прорычал, навалившись руками на перила, а потом бешено оттолкнулся ладонями.

– Зачем я приехала в Одессу? Зачем, Рома, ты меня сюда привез? Если бы не ты, я до сих пор вынашивала бы под сердцем нашу дочку, – он дернулся, переменился в лице, – но ты сделал по-своему как всегда, а чувства других людей тебе не важны? Как будто ты не мог сначала разобраться со своей женой, а потом уже тащить меня в свою разбитую жизнь.

– Я всегда о тебе в первую очередь думал, – Рома схватил меня за руку. Желваки заходили по его лицу.

Смотрел в упор, долго, уже по-иному. Молчал. А затем отшатнулся.

Все внутри сжалось.

Рома сделал пару шагов к дому, а потом словно в трансе развернулся, поднял вверх руку, вроде как хотел погладить. Но одумался, остановился и ушел прочь.

Мы оба еще не были готовы к откровенному разговору. Без слез, упреков, обвинений.

Дни бежали. Я пропадала на кладбище. Иногда одна, чаще с Ромой. Мы мало разговаривали, больше молчали. Решили дать друг другу время, передышку, самим разобраться, дать боли немного зарубцеваться.

Потом родила Аня.

Каждый день как начало кошмара.

Рома не присутствовал при родах, ему просто позвонили и сообщили, что жена родила. В тот момент я не видела его лица, так затряслись руки, что с трудом поставила чашку на стол.

Наверное, мне было бы в разы легче, если бы знала, что этот мальчик, его сын, будет жить в другом месте, не с нами. Я бы потихоньку свыклась, что у Ромы есть сын от другой женщины и oн проводит с ним время. И спокойней реагировала на улыбку, не сползающую с лица, когда карапуз произнесет свое первое слово "папа".

 Но все было настолько противоестественно, когда Рома появился на пороге дома с маленьким свертком в руках.

– Знакомьтесь, это Лиза, – я заметила молодую девушку, мило улыбающуюся нам, – она будет смотреть за Сашей.

Саша. Он назвал сына в честь своего отца.

Наша жизнь скатилась в одно черное болезненное пятно. Нет, я была уверена в Роме и наших чувствах, ведь только любящие люди способны быть друг с другом в тех условиях, в которых оказались мы. Нас вместе уже ничто не держало, разве что хрупкое прошлое, которое мы старательно закапали, чтобы спустя каких-то пять лет броситься в омут с головой исправлять ошибку.

Однако, есть и другая сторона медали у затмевающего разума.

Называется, исправили.

Принять. Самое сложное было полностью признать, что все останется как есть. Общих детей у нас быть не может, а у Ромы есть сын, от Ани. Я точно знала, что Рома ни за что не пренебрег бы моими чувствами, решись я окончательно разорвать эту связь.

Я все понимала, как и то, что появление в нашем доме Саши – на всю жизнь, и нам надо как-то учиться с этим мириться. В особенности мне. Но у меня не получалось. Не получалось и все. Я не хотела видеть, как Рома прижимает к груди своего ребенка, с какой нежностью и заботой он на него смотрит. И никогда он так не посмотрит на нашу доченьку.

А у меня элементарно не было сил подняться, собрать вещи и уехать на край света, только бы всего этого не видеть. Ну что же ты, Даша? Не об этом ли мечтала?  О родном дыхании, легких поцелуях в висок, нежных объятиях? Мое сердце летело к нему. И только пульсирующая боль в ушах и осознание, что родить от Ромы я просто не смогу мешали спокойно сосуществовать.

А еще я ненавидела себя. Злилась на то, что не могла радоваться рождению ребенка от Ани. Что я испытывала чудовищную ненависть к крохе, которая ничего мне не сделала. Ведь он ни в чем не виноват!  Тамара Ильинична говорила, что внешне Саша похож на Аню. А характер Ромин: спокойный и улыбчивый.

Мне было все равно. Я не могла взять его на руки и видеть его не могла. Провела границу между мной, Ромой, его сыном и другими детьми. Саша жил с нами, но я практически с ним не контактировала.

– Почему ребенок плачет? – однажды спросила Рому. Голос спокойный, отстраненный. Пустой.

– Живот болит, – он посмотрел на меня с надеждой. Наверное, решил, что я захочу подойти. Возможно, даже, возьму на руки. Но я лишь отвернулась, положила голову на подушку и закрыла глаза.

Днями и ночами не выходила из комнаты. Пряталась там от всего мира. Смотрела на снимки УЗИ, пересматривала видео-скрининг. И от безнадежности, от невозможности что-либо изменить, выла белугой.

А потом меня лишили и этого. Рома выбросил все, что напоминало о моей малышке. Жестоко и безжалостно он отобрал все, чем я жила и что мне помогало влачить жалкое существование.

Я глотала ртом воздух. Такого удара под дых я от Ромы не ожидала. Перерыла все комнаты и кабинет, но не было ничего, чтобы напоминало о том, что когда-то я была беременна. Лишь белый браслет, который я сжимала в руке, остался нетронутым.

В тот момент я прибывала с состояния аффекта и не убила Рому лишь потому, что силы оказались неравны. Впервые он грубо меня схватил, сильно скрутил руки, прямо до боли задвинул назад.

– Ты что творишь! Спятила? – зло, рьяно, резко бросил мне в лицо. Мы сильно дышали, такт в такт, глаза в глаза.

– Как ты мог? Ненавижу! Верни мне фотографии. Они мои! – обессилено кричала дрожащими губами, молотя его по спине кулаками. Он прикрыл глаза и молчал. Не реагировал на мои истерические слезы и мольбы.

Мне очень хотелось его задушить, лишить того кислорода, которого сама лишилась. Его дыхание, нервно бьющееся сердце и моя клокочущая боль – просто взять что-то острое, провести по горлу и через пару секунд боль испарится.

Казалось, во мне сейчас два разных человека. И второй, словно бес, толкал на отчаянные вещи.

– Ненавидь меня. Презирай! Делай, что хочешь! Но я это сделал ради тебя. Ради нас, в конце концов! Ты заперлась в себе, никого не пускаешь. Даша, я тоже человек. Я устал! Я так больше не могу! Я не прошу от тебя многого, просто позволь мне быть рядом. Это так много? Я хочу, чтобы мы разговаривали, а не упрекали друг друга!

Я истошно провела руками по своему лицу, расцарапывая то до крови.

– Ааа, – только и смогла завопить будто не своим голосом.

Вместе с Ромой опустилась на холодный пол. А лучше сказать – осела. Он не раскрывал своих объятий. Сердце сжималось, то разжималось.