— Нина Ивановна, нужно собрать ей какие-то вещи, я не знаю… что там нужно — щетка, полотенце и документы найти.

— Я соберу все, не волнуйся.

— Только я не уверен, что вас пропустят к ней, но передать, думаю, сможете. Мне сказали, что пока она в реанимации, посещения запрещены.

— Слушайте, — прерывает тишину Марк, — думаю у моего дяди найдется кто-то знакомый в больнице, чтобы пропустили к ней. Я это улажу. Только давайте не будем нарушать сильно их правила. Кто пойдет?

— Можно я? — предлагает Алиса.

— Нет, — качает головой из стороны в сторону Нина Ивановна. — Вам слишком о многом надо поговорить, а ей волноваться нельзя. Думаю вам двоим, — она кидает взгляд на меня и на Алису, — пока не стоит у нее появляться. Я схожу и проведаю девочку, потом вам расскажу. Со мной она не будет нервничать, я уверена в этом.

Я пропускаю пальцы между волос и упираюсь лбом в ладони. Самый незабываемый день рождения, блин.

Все замолкают, а я не могу молчать.

— Она так хотела ребенка… Если потеряет его сейчас, то я даже не представляю, что будет с ней. Она никогда из этого не выкарабкается. Ей надо было отдыхать и лежать, а не работать постоянно. Знал бы — посадил и мороженым откармливал. Она же отпрашивалась постоянно, а я еще и отрабатывать после работы заставлял…

— Ты не знал, Миш.

— Я не хотел знать. Если она…

— Не смей даже думать об этом. С ними все будет впорядке, — перебивает меня тетя Нина и берет чайник, чтобы подлить нам воды.

— Я ведь видел фото с животом. Видел, что она была какая-то не такая, бледная. Головокружение это. Мороженое пачками ела. Даже говорила, что ей тяжести нельзя носить. Но такого я точно предположить не мог.

— Мороженое ела, а от дынь с бананами воротило так, что жалко было смотреть, — вздыхает тетя Нина, а я вспоминаю утро и торт.

Все становится на свои места. Конечно, она бы этого никогда не рассказала. Ей просто стало плохо с утра и поэтому она ушла, а не потому, что выделывалась.

— Почему она мне ничего не сказала?

— С тобой все просто, — усмехается Нина Ивановна, видно действие ее капель началось. — Она не знает, чей это ребенок, и врачи запретили делать какие-то тесты ДНК до родов. Поэтому ей нечего было тебе сказать. Она не хотела ставить в известность и давать какую-то надежду, чтобы потом ее забрать.

— Она не знает? — Я поднимаю на нее глаза, вдумываясь в ее слова.

— Нет, — качает головой из стороны в сторону, подтверждая свои слова жестом. От этого не легче. Если уж не знает она, то точно не знает никто.

— Я не понимаю, почему она съехала с квартиры и жила тут? Можно же было просто не говорить отцу ничего или он бы не знал?

— Все понятно, вы же знаете, что она рассталась со своим женихом. Отец был против, у него какие-то проблемы с деньгами, поэтому приказал ей помириться. Лера не захотела, сами понимаете почему, он забрал ключи от квартиры, чтобы ее проучить.

— Вот козел, — выругивается тихо Алиса и прислоняется спиной к Марку. Такой простой жест, но в нем столько доверия и теплоты, что бы она не сделала, Марк все равно на ее стороне, хоть может себе позволить и не согласиться с ней.

Информация про финансовые проблемы колет совесть. Это уж точно из-за меня. Но им я в этом признаться не могу, это моя проблема. Получается, я еще и в этом виноват перед ней. И сколько бы я себя не уговаривал, что предупреждал ее, она все равно была не виновата. Как нож в спину ей. Если бы она только тогда не уехала… Я ничего не начал бы… Мы бы сейчас были вместе и довольные ждали ребенка. Денег хватило бы. Лучше бы я их тратил не на отца ее, а на семью, которая могла бы у нас быть. Вспоминаю ее отца и юриста, что рассказывал про Орлова.

— Что-то не сходится. Финансовые проблемы у них есть, но не такие, чтобы у нее не было денег снять квартиру, даже, если отец забрал ключи.

— Откуда ты знаешь про их финансовые проблемы? — Меня рассматривает Марк, как будто в чем-то заподозрив.

— Знаю. Она жила у Алисы, работала за минимальную зарплату, сразу у меня аванс попросила. Я думал, что она так хочет вызвать жалость к себе, но она ни на что не жаловалась открыто. Марк, ты же ее должен понимать. Вы оба не были обделены средствами с детства. Ей, привыкшей к роскоши, было проще снять квартиру, чем ездить в пригород каждый день. Да еще и на маршрутке. Хотя, она мне говорила, что на такси ездит.

— Ну я ездил когда-то в Одинцово каждый день, — дарит Алисе свою фирменную усмешку, — привыкнув к удобству, пересаживаться на общественный транспорт — это убийство. Должны быть очень веские основания.

— И я про то же. У нее денег не было. Но она фиг кому об этом сказала.

— Она могла всегда попросить у нас и одолжить. — Пожимает плечами Алиса. — Но она даже не заикалась.

— Про это я ничего не знаю, — отбивает наши взгляды Нина Ивановна, — но денег больших у нее точно не было.

— Значит, отец забрал не только квартиру, но и деньги, — ставлю точку в нашем разговоре.

— И машину, — вздыхает Алиса.

— У нее не осталось ничего и она пришла к нам, — я смотрю Алисе в глаза. Она понимает без слов. Потому что мы с ней не из золотой молодежи. Мы знаем, что значит жить в семье обычного рабочего и не ждать денежного дождя с неба. — Потому что среди всей своей золотой мишуры и обратиться было не к кому за помощью. А она не та, кто будет жаловаться.

Лера

Сквозь белый фоновый шум начинаются помехи и в сознание проникает тихое пиканье приборов. Равномерное. Давящее на мозг. Хочется выключить и заткнуть, но нет сил даже расклеить пересохшие губы.

Делаю более глубокий вдох и сразу понимаю, где нахожусь. Вслед оживает и тянущая боль во всем теле. Голова так болит, что трудно вспомнить, что произошло. Но память-сука не стерла ничего. Вспышки последних моментов ослепляют…Резкий удар…Меня подкинуло несколько раз. … Закрываю живот, чтобы защитить…Удар головой и ничего не помню.

Кончиками пальцев шевелю. Еле-еле. Чувствую шероховатую грубую ткань. Веду рукой под одеялом, нащупывая повязку на животе. Что-то произошло… Слезы сами начинают катиться, когда я понимаю, что потеряла его. Его вырезали из меня….

Опустошение внутри и такая боль, что хочется выть. Как так… Я же… Как теперь жить? Ради чего? То, что случилось, в один миг лишило смысла жизни. В висках пульсирует одна мысль, что это конец.

Я распахиваю глаза и вижу помещение в зеленых тонах. Это не просто палата… И я не просто тут лежу. В руке торчит катетер, а по проводу в меня вливают какое-то лекарство. Чтобы спасти…

К черту спасать меня, если я не хочу так жить. Без него не хочу.

Зажмуриваюсь и приподнимаю руку, скидывая с себя одеяло, но кто-то удерживает и шепчет, чтобы я не волновалась.

Голос такой родной, что должен успокаивать, а меня злит. Не хочу никого видеть. Не хочу их всех видеть. Потому что от их утешений будет еще больнее.

— Лера, это я, тетя Нина, все хорошо, не плачь, детка.

Я сжимаю зубы до боли и мотаю головой по прохладной подушке. Не хочу ее слушать. Не хочу жалости этой. Сдохнуть хочу, чтобы не мешать больше никому жить.

Хочется крикнуть: “Забудьте все обо мне!”

— Лера, тише. — Она пытается успокоить и гладит по голове.

— Уходите, — шепчу сквозь слезы и уворачиваюсь, когда мягкие губы касаются лба.

— Все хорошо, детка.

— Ничего не хорошо. — голос хрипит, когда шепчу сквозь зубы и чувствую, как слезы теплой струйкой катится по виску, скатываясь в ухо.

— Лера, послушай меня, все хорошо. С твоим ребенком все хорошо.

Я мотаю головой и не верю. Потому чтобы выжить в этой аварии должно было случится чудо. Тем более с моим багажом сложностей.

— Порез был не глубокий и стенок матки не задел. Тебя просто немного заштопали.

Ее слова придают силы, чтобы поднять веки.

Смотрю в темные глаза напротив. Она бы не стала так жестоко врать даже ради меня.