– Не хочу, чтобы Барри волновался.

– Он и не будет. Я об этом позабочусь. Он испугается куда больше, если ты грохнешься в обморок. Скоро он попадет в совершенно новое окружение. Ты ему понадобишься, чтобы приспособиться.

– Я смогу.

– Конечно. – Он помог ей встать. – Если отдохнешь. Ты неважно выглядишь. – Он подтолкнул ее к занавеске. – Умойся и постарайся устроиться поудобнее. Даю тебе несколько минут.

– Какая трогательная забота.

– Это не забота. Просто вопрос профессиональной гордости. – Он пошел по проходу туда, где сидели Доминик и Барри. – Ты была моим заданием, так что я хочу быть уверенным, что ты будешь жива и относительно здорова, когда я откланяюсь.

Елена шевельнула головой на подушке, пытаясь найти прохладное место. Но такового не оказалось. Так жарко…

– Я иду. Неважно, готова ты или нет. – Гален отодвинул занавеску и вошел.

Елена быстро села на постели.

– Что тебе нужно?

– Ничего такого, о чем стоило бы волноваться. Ты забыла? Я собирался принести тебе что-нибудь против боли. Не надо на меня нападать.

«А чего он ожидает», – смутно подумала она. Каждую минуту рядом с ним она остро чувствовала, кто он такой, что собой представляет. Нет, понять этого она не могла. Она вообще сильно сомневалась, что кому-нибудь удалось проникнуть под эту оболочку, но она знала, что он опасен и может быть абсолютно безжалостным. Хотя ничего страшного в его облике не было. Он был строен, в отличной форме, темные с искорками глаза, умен, в меру насмешлив и остроумен. Некоторые женщины сочли бы его красивым. Надо хорошенько приглядеться, чтобы заметить угрозу.

Он задернул за собой занавеску.

– У тебя лицо красное. Возможно, поднялась температура. Расстегни рубашку и дай мне взглянуть на свое рукоделие.

Елена не пошевелилась.

Гален шагнул вперед.

– Надо сменить повязку и убедиться, что швы целы. – Он достал из кармана две упаковки с лекарствами. – А потом, если ты будешь хорошей девочкой, я дам тебе пару таблеток пенициллина, чтобы справиться с инфекцией.

Она фыркнула.

– Мне не надо для этого быть хорошей девочкой. Ни Форбз, ни Доминик не позволят тебе оставить меня без лекарств.

– Да это просто выражение такое. – Он прищурился и взглянул ей в лицо. – А ты что подумала?

Она не ответила.

– Ты подумала, я имею в виду секс. – Он скривился. – Ты, видно, с ума сошла. Я не до такой степени изголодался.

– Для того чтобы хотеть трахнуть женщину, она не обязательно должна нравиться мужчине, он может даже не находить ее привлекательной. Тут все просто, они нас видят, они нас используют. Тебе это известно.

– Ничего подобного. И мне не нравится, что ты валишь меня в одну кучу с остальным человечеством. Мое эго страдает. Не надо обобщать.

– Это почему? Ты ведь обобщаешь, когда дело касается меня? Когда ты говоришь обо мне с Форбзом, ты думаешь: такая, как она. – И она резко добавила: – Так вот, я не такая, как другие, я такая, как я сама, и я ценю ту женщину, которой являюсь. Ты можешь меня обидеть, трахнуть, но я все равно останусь Еленой Кайлер. Не шлюхой или бесполезным куском дерьма…

– Ш-ш-ш, – сказал Гален. – Слушай, ты так трясешься, что все швы разойдутся. Уймись.

Он был прав. Ее трясло.

«Прекрати. Не показывай слабости. Тем более перед Галеном».

– Я не трясусь.

– Трясешься, трясешься. Что вполне понятно. Ты плохо себя чувствуешь.

– Пошел ты к черту со своим пониманием.

– Ты думаешь, оно ему нужно? А ведь это одна из моих лучших черт. Теперь, когда мы установили, что насиловать тебя я не собираюсь, расстегни рубашку. Ты мне не покажешь ничего такого, чего бы я не видел в доме Доминика. Кроме того, учитывая твое прошлое, ты не должна быть такой застенчивой.

– Какое еще прошлое? Что ты можешь знать?

– Почему тебя так беспокоит этот вопрос?

– Я знаю себе цену и не желаю, чтобы про меня говорили всякую чушь.

– А кто возражает? – Гален всмотрелся в ее лицо. – Разве кто-то повел себя неуважительно? Что случилось с тобой в тюрьме?

– Только то, на что я сама пошла. Они хотели меня сломать. Не сумели. Не смогли.

– Ты слишком много говоришь. Это лихорадка. Пожалеешь, когда почувствуешь себя лучше. – Он сел рядом и расстегнул ее рубашку. – Только взгляну и уйду.

Она сидела, напряженно выпрямившись, и смотрела поверх его плеча в стену.

– На повязке не слишком много крови, учитывая, сколько тебе пришлось двигаться. Значит, швы держатся. Хотя я другого и не ждал. – Он снова застегнул ей рубашку. – Ты говорила, что была ранена раньше. Сколько раз?

– Тяжело? – Она вспоминала, несмотря на жаркий туман, обволакивающий ее. – Пулевое ранение в ногу, когда мне было двенадцать лет. Отец сказал, что все из-за моей неосторожности. Еще пуля попала в левое предплечье. Мне тогда было шестнадцать. К тому времени я уже многому научилась, так что моей вины тут не было. Была еще штыковая рана в бок, когда мне было двадцать. Эта четвертая.

Он сжал губы.

– Ну, разве не удобно иметь вехами в процессе взросления боевые ранения? Уверен, немногие женщины могут таким похвастать.

– А какие вехи были у тебя, Гален?

– Это уже лишнее. Лучше я принесу воды, чтобы запить таблетки.

– Я могу взять сама.

– Но тогда ты не сможешь получить удовольствия от моего за тобой ухаживания. – Он исчез в ванной и вернулся со стаканом воды. Открыл бутылочки с лекарствами и протянул ей таблетки. – Ну вот, все готово.

Она недовольно посмотрела на таблетки, но проглотила их и поставила стакан на столик.

Гален помедлил, прежде чем раздвинуть занавески и выйти.

– У тебя семь часов, чтобы поспать и побороть лихорадку. Ты же не захочешь, чтобы я в Сан-Франциско нес тебя по трапу на руках. Подумай только, как это будет унизительно.

– Меня сложно унизить. Я приму от тебя все, что должна принять.

Он некоторое время задумчиво смотрел на нее.

– Нет такого, чего бы ты не сделала для ребенка, верно?

– Верно.

– Мне почти что жаль Форбза. – Он не стал ждать ответа и вышел, задернув за собой занавеску.

Елена опустилась на подушку и глубоко вздохнула. Она чувствовала, что окончательно вымоталась, но не бьиа уверена, от чего устала больше – от высокой температуры или от Галена. Она сначала думала, что он такой же, как все наемники, которых ей доводилось знать раньше, но он оказался иным. Он был даже похож на человека. Странно, что он остановил ее, чтобы она не наговорила лишнего о себе, потому что понимал, что она будет стыдиться этой слабости позже. Она и стыдилась. Болтать не следовало. Температура, усталость, страх перед будущим, дрожь ужаса при воспоминании о прошлом… Ей следовало держать себя в руках.

Она отдохнет и наберется сил. Выбросит мысль о Галене из головы, побыстрее заснет и проснется бодрой и сильной, способной позаботиться о Барри. Она закрыла глаза и попробовала заснуть.

«Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я не увидела во сне Чавеза».

– Как там Елена? – спросил Доминик, когда Гален сел с ним рядом.

– Не в лучшей форме. – Гален взглянул на Барри, который крепко спал, укрытый одеялом. – Но не хочет в этом признаться. Мне кажется, что ей в последнее время досталось больше, чем она способна выдержать.

– Вы ошибаетесь. Она выдержит, – возразил Доминик. – Я не припомню такого, из чего она не сумела бы выбраться, а я знаю ее с десяти лет. – Он немного подумал. – Ну, однажды она едва не сорвалась, но все равно нашла выход.

– Что случилось?

Доминик улыбнулся:

– Вы ее спросите.

– Куда там. Она с десяти лет была с бунтовщиками?

– Она носила записки из одной деревни в другую, когда была еще меньше. Отец стал ее тренировать чуть ли не сразу, как она научилась ходить.

– Мило.

– Как я уже говорил, он не был лучшим отцом в мире, но он обладал большим обаянием и был прекрасным солдатом. И хорошим учителем. Елена к двенадцати годам уже отлично владела приемами боевых искусств. Печально…