После окончания школы я подал документы в Рижский политехнический институт (РПИ) на факультет автоматики и вычислительной техники (ФАВТ). Хотя я всю жизнь хотел быть военным моряком и где-то в глубине души мечтал о Нахимовском училище (наверное, под влиянием Севастополя, папиной формы, книг и главного сокровища детства – папиного морского офицерского кортика), но мама провела со мной долгую и проникновенную беседу, в результате которой я решил стать инженером. В РПИ в тот год проводился эксперимент: если у абитуриента средний балл аттестата зрелости более 4,5 и нет троек, то при поступлении необходимо сдать только два экзамена – письменную и устную математику. Документы я подал на специальность «Прикладная математика». На письменном экзамене случилась неприятность: в условии задачи была допущена неточность или двусмысленность: дана пирамида бла-бла-бла, её грань бла-бла-бла, в неё вписан круг… Я вписал круг в пирамиду, всё решил, а оказалось, что надо было вписать его в грань, а не в пирамиду… Я получил четвёрку. Устный экзамен сдал на пятёрку. В итоге на специальность 0647 – «Прикладная математика» – я не попадал, и мне было предложено выбрать любую другую специальность на факультете: автоматизированные системы управления (АСУ), электронно-вычислительные машины (ЭВМ) или автоматика и телемеханика (АиТ).

Я выбрал АСУ. Теперь я думаю, что непоступление на прикладную математику и выбор АСУ – это было очередное проявление заботы Моего Мира обо мне.

С самого начала сентября все поступившие отправлялись на месяц в колхозы – помогать поднимать сельское хозяйство. Только пара человек из каждой группы оставались в Риге и работали на кафедре, подготавливая помещения к учебному году. Одним из таких оставшихся в Риге был Ромка, с которым мы когда-то вместе ходили в детский сад.

Группы ЭВМ и наша были вместе отправлены в совхоз в городке или селении Умурга, в шести километрах от районного центра Лимбажи. Там мы написали песню на мотив «Веселей, ребята, выпало нам строить путь таёжный, а короче – БАМ»:

Наши группы были примерно одинаковые по количеству (человек по двадцать пять), но разительно отличались по гендерному составу: если в группе ЭВМ девчонок и мальчишек было примерно поровну, то в нашей было всего семь или восемь ребят, а остальные – наши красавицы. Со мной на АСУ поступили две девушки из моего класса: Нелька Курмэ и Наташка Коваленок. В группе ЭВМ оказался Сашка Чернышов – он пришёл в мой класс тринадцатой школы в год, когда я оттуда ушёл, и ещё мы вместе занимались боксом в «Трудовых резервах».

Всей этой толпой молодых и активных руководил сотрудник кафедры или АСУ, или ЭВМ Дима Гозман. Отношения у нас, новоиспеченных студентов, с ним не сложились.

В первые дни в колхозе меня поразил Борька Оксман – еврейский мальчик из Кишинёва. Он взял с собой скрипку и коротал вечера или игрой на ней, или решением алгебраических задач. И это на фоне всеобщего разгула толпы молодых людей, впервые вырвавшихся из-под опеки родителей и с энтузиазмом и визгом пустившихся во все тяжкие.

В доме культуры в огромном зале поставили кровати – здесь жили мальчики. Отделённая от нашего помещения тонкой фанерной перегородкой маленькая каморка была убежищем руководителя Димы. Ну и досталось же ему от нас! Считалось особым шиком ночью, после двух, бросить со всей силы что-нибудь тяжёлое в эту фанерную перегородку. Одуревший от грохота Дима влетал в наш зал и видел полную ночную идиллию: два десятка парней старательно сопели, закрыв глаза, и найти виновного в дикой выходке не представлялось возможным.

Девчонки жили в домах через улицу от нас.

Первые дни в колхозе. Еще незнакомые люди. Четвертая слева – Ира, одинокий в центре – я

Первый раз – целый месяц без взрослых… Мы все как с цепи сорвались. В сельпо (магазинчике) покупали «Киршу винс» – вишнёвое вино, практически все начали курить. В первый же вечер, покурив вдоволь, я лежал в парке на скамейке лицом вниз, вытянув губы трубочкой в щель между досками сиденья, и прощался с жизнью – это была первая и навсегда запомнившаяся реакция моего организма на дерзкую попытку его приручить к никотину. К сожалению, попытка оказалась удачной, и с тех самых пор я заядлый курильщик.

Именно там, в колхозе, родился «женсовет». Шестеро ребят, одурев от свободы, решили, что надо придумать что-то из ряда вон выходящее, совершенно не вписывающееся в обыденную жизнь, этакую демонстрацию собственной независимости и всемогущества. Определили, что теперь они будут девчатами (в хорошем смысле: напоминаю, что это был 1975 год и никому в голову не мог прийти весь сегодняшний ЛГБТ-шный шабаш). Сказано – сделано: Сашка Чернышов теперь стал Анжелой, Вовка Лебедев – Офелией, Валерка Лебедев – Джулией, Витька Ясинкевич – Дороти, Володька Иващенко – Джиной и я – Жаклин. Запрещалось о себе говорить в мужском роде, за фразу «Я пошёл…» сказавший получал пендель от всех остальных «девчонок». Примерно через неделю практически никто из нас не ошибался. И потом, вернувшись в Ригу, я ещё несколько недель вгонял папу в ступор, говоря «Я пошла» или «Я уже поела». Кстати, моя подпись с тех самых пор и на всю жизнь – это ничто иное, как написанное по-русски имя Жаклин.

В нашем жилище мы быстро ввели свои подчеркнуто абсурдные порядки. Так, в частности, каждый вошедший в наше помещение – зал с двадцатью кроватями – должен был громко и чётко произнести: «Слава КПСС!», на что все присутствующие обязаны были хором зычно ответить: «Homo Sapiens!»

Обязательной формой одежды для всех членов «женсовета» была специально купленная косынка, повязанная на голове. Мы были неотразимы!

Нашей работой была сортировка картошки – стоя на комбайне, прицепленном к трактору, движущемся по полю. Довольно скучное дело. Иногда, наскочив на особенно крупный камень, комбайн ломался, и пока его чинили, у нас были короткие минуты отдыха. Понятно, что такая работа нас не очень радовала, поэтому я и Джина (Вовка) предложили сделать дополнительную функцию, а именно – обследование поля перед идущим трактором на предмет нахождения и удаления крупных камней с целью минимизации поломок комбайна. Колхозное руководство с радостью согласилось. С тех пор я и Джина начинали рабочий день походом перед трактором, а затем, выйдя из прямой видимости, мы просто ложились в траву и болтали или читали. Иногда, когда угрызения совести достигали нестерпимых высот, мы вставали и делали несколько проходов или вместе, или по одному. Напоминаю, всё это с косынками на головах.

Как-то раз бдительный колхозник с противоположного края поля заметил нас, валяющих дурака под солнцем, на травке, в самый разгар рабочего дня. Вечером Дима Гозман выстроил весь отряд перед клубом и стал толкать проникновенную речь о сложной международной обстановке, о необходимости добросовестно выполнять возложенные на нас обязанности и ещё какую-то муть, а потом сказал, что ему поступил сигнал о двух девушках, которые прятались в траве и отдыхали – в то время, когда весь отряд напряжённо работал на благо Родины. Он потребовал от девчонок, чтобы виновные признались и вышли из строя. Те в недоумении не шевельнулись, так как никто из них не был виноват, а два хмыря из «женсовета» – Жаклин и Джина – и не подумали признаваться.

Гозман на самом деле был странный тип: однажды он решил провести комсомольское собрание с целью написать коллективное письмо Леониду Ильичу Брежневу – тогдашнему генеральному секретарю ЦК КПСС. Это как собраться и написать письмо руководителю планеты или, по крайней мере, её половины. Дима Гозман решил, что Леониду Ильичу очень важно знать, как напряжённо мы здесь, в Латвийском колхозе, работаем и как поддерживаем генеральную линию партии. Он надиктовал проникновенное письмо и спросил у ухмыляющихся студентов, что бы мы хотели добавить. Тут вперёд вышел Володя Сивцевич и предложил в конце письма написать: «Слава КПСС!» И жутко покраснел. В ответ все мужики машинально рявкнули: «Homo Sapiens!» Дима Гозман почему-то озверел, стал кричать, и в итоге мы так и не отправили письмо Брежневу.