«Резиночка» – это такой силовой футбол. Две команды здоровых лбов играют в футбол маленькой резинкой – ластиком. Ворота – это дверь в кабинет литературы и напротив неё дверь на чёрную лестницу. То есть на очень ограниченном пространстве восемь переполненных силой и дурью парней, кряхтя, толкаясь и потея, пытаются протиснуть эту резиночку в ворота соперника. Конечно, на урок литературы мы входили красномордыми, весёлыми и пахучими.

Ещё одним заметным персонажем у нас в классе был Серёжа – высокий и крупный парень, немного заторможенный. Он тоже жил рядом со мной и по идее должен был ездить в школу вместе с нами, но он всегда опаздывал. Я очень любил картину его появления в классе после начала урока. Выглядело это так: тишина, урок начался, учитель что-то говорит. В этот момент дверь со стуком распахивается и в класс вплывает сначала только голова Серёжи (при этом он не смотрит на присутствующих – ни на учителя, ни на нас, а только пристально вглядывается в окно напротив входной двери), затем плавно появляется остальная его часть. Ровным, бесцветным голосом он произносит: «Извините, можно войти?» – и, не дожидаясь ответа, медленно проходит к своей парте. Захочешь – не повторишь.

Особенно Серёжу «любил» наш военрук. Как его звали, я уже не помню. На чердаке у него был тир, где мы стреляли из мелкокалиберных винтовок. Ему очень нравилось наблюдать, как наши девочки стреляли из положения лёжа: все в коротких юбках, а по правилам надо лежать, слегка раздвинув ноги…

Рядом с тиром была небольшая комнатка – кабинет военрука. Посередине потолка проходила бетонная балка, за которой были оборудованы антресоли, где военрук хранил какие-то бумаги – контрольные и ещё что-то. Как-то вечером я в этой комнатке готовлюсь к сдаче норматива по разборке-сборке автомата Калашникова, а военрук, стоя на стуле, что-то ищет на антресолях. Тут отлетает входная дверь, и в свойственной ему манере в кабинет вплывает Серёжа. Военрук от резкого звука и от неожиданности лихо дёргает головой и со всей дури бьёт бетонную балку собственной лысиной. Это было действительно жутко, даже у меня вдруг сильно заболело это место, которым он саданул об бетонный угол. Военрук упал со стула, сел за стол, стал судорожно двумя руками растирать лысину и изнутри, словно чревовещатель, еле сдерживаясь, прохрипел:

– Не вовремя, Серёжа, ты пришёл…

Не убил, не ударил, даже не выругался. Кремень! Гвозди бы делать… Потом он говорит:

– Посмотри, Серёжа, крови нет?

На что тот испуганно блеет:

– Нет, только ШКУРА содрана.

С тех пор между этими двумя установились особые отношения.

Ещё один штрих к портрету, вот только не знаю, к чьему – то ли Сергея, то ли моему. Как-то летом я пошёл гулять с ним и кем-то ещё из наших, а когда вернулся, выяснилось, что ключ я забыл дома и замок захлопнул. Квартира наша была на третьем этаже, и я вижу, что окно в спальню родителей открыто, т. е., в принципе, можно влезть в него. Тогда я быстро разрабатываю план операции, иду к Юрке Карабажаку (благо недалеко), но его нет дома, с его мамой спускаемся к ним в подвал, и я снимаю длинную и толстую верёвку, привязанную к санкам. Возвращаюсь к своему дому, где меня ждёт Серёжа. Объясняю ему суть операции.

– Сергей, я сейчас поднимусь к соседям на четвёртый этаж, привяжу верёвку к батарее и буду спускаться к себе в окно, а ты стой внизу подо мной.

– Зачем? – хрипло спросил Серёжа.

– Ну, если я сорвусь, то ты меня должен поймать. По-

нятно?

– Понятно, – кивнул Сергей.

Я поднялся к соседям на четвёртый этаж (там тоже жил доктор из папиного госпиталя). Мама хозяйки квартиры, как всегда, была дома, выслушала меня, удивилась и впустила. Я привязал верёвку к батарее центрального отопления, выбросил верёвку наружу, сказал Сергею, чтобы он подошёл и встал под окном, чтобы было удобно меня ловить, а сам, взявшись обеими руками за верёвку, повис прямо над Сергеем. Как только я оказался на верёвке, на стене, Сергей сразу отошёл на несколько шагов в сторону и стал с интересом следить за развитием событий. Я начал спускаться, перехватывая верёвку руками. И вот я вижу, что подоконник моего окна уже рядом, осталось чуть-чуть. Я вытянулся всем телом, пытаясь достать до него носком ноги, но мне не хватило буквально нескольких сантиметров. Тут мою левую руку свело судорогой – или перенапрягся, или слишком сильно вытягивался – непонятно, но положение стало аховым: чтобы дотянуться до спасительного подоконника, надо перехватить руки, но это невозможно, так как одна рука сведена судорогой. Внизу на всё происходящее заинтересованно смотрит спасатель-

Серёжа. Тогда я закусываю верёвку зубами и перехватываю её «здоровой», не сведённой судорогой рукой. Выходит, что какую-то долю секунды я держал всего себя зубами на высоте между четвёртым и третьим этажами. Этого перехвата хватило, чтобы закончить путешествие, и я оказался в спальне родителей. Взял ключ, поднялся к соседям, отвязал верёвку и поблагодарил соседку, а потом спустился к Сергею.

– Ну что же ты отошёл? Ты должен был меня страховать, мы же договорились! – стал я наезжать на него, практически обвиняя в недоговороспособности и чуть ли не в предательстве.

– Я отошёл туда, где лучше видно, – ответил он.

Ну и как тут злиться, а если и злиться, то на кого?..

Летом после девятого класса у нас была практика в институте физики Академии наук Латвийской республики. Каждый день мы ездили в Саласпилс и от станции пешком шли в институт, мимо академического ботанического сада и стоявшего неподалеку ядерного реактора. Помню, я занимался изучением напряжённости магнитного поля: в поле электромагнита помещалась какая-то сфера и висела в воздухе, как в невесомости, а мы при этом что-то замеряли. В других лабораториях ребята работали с жидким азотом. Мы с ними развлекались тем, что поливали жидким азотом цветок или листик, а потом бросали его на пол, и тот разлетался на мелкие осколки-брызги.

Это всё, что я вынес из той научной практики в академическом институте физики.

Весь десятый класс был посвящён подготовке к поступлению в вуз. Раечка узнала у каждого, куда он хочет поступать, и давала на контрольных задачи со вступительных экзаменов предыдущих лет в выбранный им вуз. Так я готовился к поступлению в Московский энергетический институт (МЭИ). Но, как выяснилось потом, мне это не пригодилось.

Мы с Ильёй Бейлиным по инициативе моей мамы ходили на дополнительные занятия по физике. Это мы-то – ученики Георгия Андреевича Попляева! Не знаю с чего вдруг, но мы с Ильёй исправно ездили в Старую Ригу, где в древнем доме на первом этаже, вход со двора, жил наш физик, профессор, по-моему, кандидат наук. Звали его Василий Иванович, он преподавал в Рижском высшем военно-политическом Краснознамённом училище имени Маршала Советского Союза С. С. Бирюзова.

Был выпускной бал: торжественные слова, прощание с учителями, танцы, а уже потом, в ночь, мы все отправились пешком в центр города и встречали рассвет на набережной Даугавы. Я как-то не проникся серьёзностью момента, пониманием его «рубежности» и качественного изменения собственного статуса. Я осознаю это позже, но тогда, в те дни, и особенно в выпускную ночь, хотелось быстрее выпорхнуть из школы и уже начать самостоятельный полёт.

Через неделю после выпускного мы всем классом поехали на пляж, и наш одноклассник Андрей утонул. Это было ужасно – первое сознательное соприкосновение со смертью одного из нас. На похоронах страшно было смотреть на родителей Андрея…

Летом 1975 года мы все – выпускники нашего физмат-класса – поступили в вузы. Начался новый, совсем другой, яркий, интересный и очень важный период жизни.