Эйдину вдруг захотелось, чтобы эта тишина наконец распалась, и его кто-нибудь позвал, чтобы он вдруг стал кому-нибудь нужен. Сорок семь лет, а ему хочется вдруг стать кому-то нужным, он покачал головой и усмехнулся; маразм приближался гораздо быстрее, чем он мог предположить. В сорок семь лет люди обычно мечтали о новом звании, о каком-нибудь важном приеме у губернатора или о том, чтобы защитить еще одну диссертацию и стать профессором в новом университете. А ему хотелось чего-то другого; хотелось купить новый велосипед, хотелось посмотреть Италию, но не ради диссертации, а ради своего собственного удовольствия.
Господи, а сколько этих никому ненужных диссертаций он защитил? Неровные листы вылезали из каждого угла, и везде значилось его имя. «Специфика творчества Альбрехта Дюрера» – с этой он начинал свой путь, тогда в сорок седьмом его как раз заметили в Париже и написали про него первую статью, потом было несколько поездок в Испанию и Германию; в последнюю он ехать не хотел, мечтал о том, чтобы побыть с Джейн и Линдой, но жена его уговорила, сказав, что мечтает посмотреть Дрезден. Потом были диссертации про Ренессанс и Романтизм, потом Линда попросила помочь Джонни с небольшой курсовой о парковых скульптурах, после чего Эйдин узнал о том, что половина грантов сфальсифицированы, а потом он разуверился в том, чем занимался всю свою жизнь. Как это получилось он и сам до конца не понял. Наверное, все дело было в том, что он пытался найти истину, а истины не было и вовсе. «Сюрреализм и его воплощения в кинематографе» – это была его последняя диссертация, больше ни о чем он писать не будет и уйдет из университета. Разумеется, Линда будет возражать, будет говорить, что на одни его инвестиции они и года не проживут, но он сумеет ее убедить, когда покажет тот замечательный рекламный проспект о доме во Франции.
Портрет жены мягко пропустил луч света, и он присмотрелся к знакомым чертам. Ее фотография всегда стояла на его столе, когда-то там стояла и фотография Джейн, но она попросила ее убрать, сказала, что ей слишком стыдно перед своими друзьями. Что ее друзья могли забыть в ее кабинете, он не спрашивал, и фотографию собирался оставить, но в один день она как-то исчезла со стола, а вместо нее появилась карточка с видом Италии. Линда почти не менялась, ее глаза были все такими же блестящими, кожа оставалась приятного оливкового оттенка, и ей почти не приходилось красить губы. Она была неизменна, прекрасна, и он каждый день удивлялся, что из всех претендентов она выбрала его. Эйдин набил трубку и поудобнее устроился в кресле.
Они познакомились в Гэлвее, в их родном городе, только вот если он желал там всю жизнь и провести, то Линде больше всего хотелось оттуда сбежать; навсегда. Им было по двадцать с чем-то, когда они встретились на каком-то городском празднике; в толпе людей он сразу заметил, как на солнце блестели ее черные кудри. Линда. Линда Кларк. Ее фамилия была слишком сухой для такого сладкого имени, и Эйдин решил, что его фамилия подойдет в самый раз. Она не сразу приняла его ухаживания, долго смеялась ему в глаза, кокетничала, но не так, как остальные девушки, а как-то тихо, по-особому; она вскидывала глаза и смотрела на молодых людей долго, внимательно, а когда те смотрели на нее в ответ и расплывались в довольной улыбке, она отворачивалась и целый день не глядела ни на кого. Все сходили по ней с ума, и он не стал исключением. Его внимание льстило ей, но она старалась не показывать виду; он ревновал каждый день, и каждый вечер клялся себе, что уедет подальше от Линды, подальше от этой муки, но стоило ему увидеть эти карие глаза и услышать, как она зовет его, все старые обиды растворялись, и он улыбался и стремился к ней. Потом он вдруг поступил в университет Дублина и уехал; тогда-то они и поменялись ролями. В столице по-новому оценили его улыбку и смеющийся, немного ироничный взгляд, и Эйдин с удивлением заметил, что приковывает к себе внимание многих девушек. Сначала ему это льстило, как могло льстить только двадцатилетнему идиоту, но в каждом черном локоне он видел Линду, в каждом смехе он слышал ее голос, и это становилось невыносимым. Она приехала внезапно, не улыбающаяся, хмурая. Линда старательно его не замечала, Линда крутилась под веселый джаз, Линда отчаянно ревновала, а Эйдин, как бы ему не было стыдно, был счастлив. Впервые он понял, каково это было – быть чьей-то причиной переживаний. Это было эгоистично, это было ужасно, это не могло не окрылять. В один из вечеров они признались друг другу в любви, немного пьяные от шампанского и взаимных чувств. Поженились они не сразу, старый мистер Кларк не мог не переживать за будущее своей дочери – Линда была для него единственным счастьем после того, как его жена сбежала с собственным конюхом. Но после долгих уговоров и угрозы Линды уехать в монастырь, отец все же сдался и дал согласие на брак. В сущности, он не имел ничего против Эйдина, он ему даже симпатизировал, из всех поклонников дочери он был для него самым умным и осознанным. Бедный мистер Кларк недолго прожил без своего света в окне, и через год рождения Джейн, пришлось Линде расстаться со своим отцом. Эйдин тогда служил на Западном фронте и чуть ли не дезертировал, когда услышал в трубке знакомые рыдания. Он примчался к ней в Гэлвей, вытребовав выходной. А потом Линда заявила, что они переезжают. Куда именно он знать не мог, война все еще не заканчивалась, и он не имел права бросить свой полк и долг, но Линда написала ему через три месяца. Написала, что теперь они будут жить в Дублине, поближе к Лондону, Эйдин не любил Дублин, не любил и Лондон, он всегда задыхался в городских стенах и путался в брусчатых дорожках, но делать было нечего. Линда все еще скорбела и жить в том городе, где ей все напоминало об отце, было невозможно.
Эйдин выглянул в окно, там было уже темно, и кривые деревья покачивались в такт начинающемуся дождю. Он очень хотел услышать шум подъезжающей машины, но дорожка была пуста и тиха. Джейн вполне могла устроить истерику и сказать Бассету, что она никуда не поедет. Вообще-то долгое время он считал, что они с Линдой вполне неплохо воспитали свою дочь, особенно для их круга, но с каждым днем он задумывался, не застилала ли ему любовь глаза. Джейн родилась прелестной малышкой, как раз тогда, когда он устроился на работу в один из университетов Северной Ирландии. Линда уже тогда начала поговаривать о переезде в Лондон, но он старался переводить разговор на другую тему. Он не любил Англию, не любил так, как мог не любить только истинный ирландец, но жена была другой. Она тоже воспитывалась на старых историях и легендах, она тоже слушала историю о «восьмиста лет угнетения», но все это будто бы отталкивалось от нее.
Джейн занимались. Линда целых два года не отходила от нее, даже начала говорить о том, что ей хотелось бы еще и сына, но потом Эйдина вдруг стали принимать в высоком свете, и дети отошли на другой план. В свет он попал случайно. Однажды одну из его лекций услышал профессор Разерфорд и рассказал о нем одному из министров, заседавших тогда долго и крепко в Собрании. Об Эйдине написали сначала одну статью, потом другую, и они с Линдой внезапно стали уважаемыми людьми. Гилберт высший свет не любил, он там чувствовал себя неуютно. Об искусстве там говорили поверхностно, используя картины и скульптуры как прикрытие своих романов или своего скудоумия, и ему там было откровенно скучно, а вот Линда не скучала.
Рождение ребенка и материнство ее все-таки утомили, Эйдин не мог этого не замечать, и вовсе не возражал, когда она попросила найти хорошую няню для Джейн. Он бы сам был рад заниматься дочерью, но деньги были нужны каждый день, а наследство от отца и матери тронуть он не мог. Так Линда стала познавать светскую жизнь, а он зарываться в научные статьи и книги. Они существовали в разных мирах, но не любили от этого меньше. Они все еще были и честными друзьями, и страстными любовниками, но какая-то часть в Линде стала ему незнакома, и с каждым годом эта часть увеличивалась все больше и больше. Он неизменно любил и был влюблен в нее, она восхищалась и обнимала его, у них была малютка Джейн, но Линду тянуло в Лондон, а ему хотелось увидеть знакомые шпили Гэлвея. Тогда-то он и прознал про Портсмут – небольшой городок, в часе езды от Лондона; утопавший в зелени, с зелеными просторами и красными закатами, он напоминал ему о том, что он так недавно потерял. Этот город вернул ему потерянную жажду жизни. Его работа стала его работой.
