– Намек понят, пожалуйста.

Мистер Гилберт хотел что-то еще сказать, но из сторожки вдруг раздался звонок телефона, и он быстро подбежал к трубке. Мадаленна снова так измазалась в земле, что перчатки из красных превратились в черные.

– Мистер Гилберт слушает, – послышался голос Эйдина. – Да, все верно, это теплицы мистера Смитона. Кого? Мадаленну? А, мисс Стоунбрук, да, конечно, одну минуту. Мисс Стоунбрук, – он подошел к ней, и Мадаленна постаралась откинуть с глаз вылезшую челку. – Вас просят к телефону.

– Как меня назвали? – спросила Мадаленна и, видя недоуменный взгляд, пояснила. – Мадаленной или Мэдди?

– Мадаленной.

– А, значит, это моя мама. Благодарю.

– Давайте ваши перчатки, вам неудобно будет разговаривать.

Мадаленна хотела было отказаться, но, поняв, как нелепо это будет выглядеть, кивнула и поблагодарила Эйдина.

– Да, мама, я слушаю.

Мама не сказала ничего такого, чтобы Мадаленна не ожидала услышать – Хильде понадобилась помощь, и она стенала на весь дом, что Мэдди как всегда нет в тот момент, когда она так нужна. Мадаленне хотелось бы сказать, что она обо всем этом думает, но мистер Гилберт стоял рядом, и она сочла за лучшее смять листок бумаги и кинуть его в корзину.

– Да, хорошо, я приеду. Нет, все нормально. Целую. – Больше всего ей хотелось треснуть трубкой по корпусу, но телефон был ни при чем, и Мадаленна только глубоко вдохнула. Она не из породы мечтателей, она из породы деятелей, надо только почаще себе это повторять.

– Если вам нужно уйти, я могу вас проводить. – Мистер Гилберт оказался рядом и протянул перчатки. Те были чистыми.

– Да, мне нужно уйти, но провожать не надо, я знаю дорогу.

– Хорошо.

Мадаленна вышла из сторожки и быстро подошла к постаменту. Она успеет его украсить, если приедет за час до праздника. Нужно будет только пораньше встать, или вообще не ложиться.

– Не беспокойтесь, мисс Стоунбрук, я никого и близко не подпущу к постаменту.

– Благодарю.

У нее возникло ощущение, что мистер Гилберт смеялся над ней, но его улыбка была мягкой, словно этот человек не мог вообще зло шутить.

– Я подъеду завтра ровно в семь.

– Хорошо.

– Скажите, пожалуйста, мистеру Смитону, что мне пришлось уехать.

– Конечно.

Мадаленна чувствовала, что необходимо было сказать что-то еще, однако она не обратила внимания на приличные манеры и, быстро кивнув, прошла к выходу. Хотелось обернуться и посмотреть, куда мистер Гилберт пошел; хотелось прислушаться, чтобы понять, какую песню он напоет, но она сурово одернула себя, и вышла на остановку. Вечер был чудесным – теплым и мягким, и Мадаленна вдруг поймала себя на мысли, что даже если Хильда закатит страшный скандал, она останется в этом доме и не убежит в никуда. Страх перед Бабушкой куда-то исчез, и удивительная решимость вдохнуть свежего воздуха в этот затхлый дворец наполнила ее до краев. Сегодняшний разговор был ни при чем, просто Мадаленна Стоунбрук решила перестать мечтать о пустом.

Мадаленне снилось, что она задыхается. Мягкая белая ткань окутывала ее с ног до головы, но стоило ей повернуться, как та обвилась вокруг ее шеи, и Мадаленна почувствовала, как воздух медленно начал покидать ее тело. Она не могла вздохнуть, не могла крикнуть и позвать кого-то на помощь, потому что никто помочь ей не мог – Мадаленна не знала точно, где она находится, но что-то ей кричало в уши набатом, что она одна со своей бедой. Мадаленна чувствовала, как кто-то ее берет за руку, как ее ведут куда-то, и все становится туманом – белым, чистым и пустым, как само Ничто. Может быть Мадаленна и совсем не может дышать? Но нет, она вдруг вдохнула и выдохнула – значит, она жива. Страшное предчувствие чего-то необратимого и ужасного вдруг накрыло ее с головой, и в грудине жалобно заныло; ей бы вырваться, убежать закричать во все горло, но цепкие руки крепко держат ее, а пустые глаза смотрят куда угодно, но только не на нее.

«Мадаленна, проснись!»

Мадаленна знает, что это сон, как и всегда. И как и всегда, она не может пошевелиться, она не может даже закричать и вскочить с постели – каждый ее кошмар она досматривает до конца как преданный зритель, пока занавес не опустится на сцену. Вот только теперь Мадаленне почему-то страшно. Вдруг ей только снится, что ее зовут, а по-настоящему она здесь – в этой туманной долине, где нет ни солнца, ни неба, а только белым-бело, как пустой лист картона. Вдруг все на самом деле ей только причудилось, а по-настоящему она живет в этой пустыне, и каждый день ее ведут туда, куда она не хочет идти, а все равно идет, потому что за нее так кто-то решил.

«Мадаленна, проснись!»

И правда, белая фигура берет ее за руку и ведет так твердо и неумолимо, что у Мадаленны нет сил даже на сопротивление – она просто покорно следует, как невозмутимо идут овцы на заклание, зная, что их там ждет, и все равно бредут потому что другой жизни у них все равно не будет – так не лучше ли сразу со всем покончить? Мадаленна проваливается в какую-то трясину, и все равно ее оттуда вытаскивают и толкают вперед. Она знает, что ее там ждет – то, что ей пророчили с самого детства, и она спокойно кивает и смиряется со своей судьбой.

«Мадаленна, милая, звезда моя!»

Но ведь там ее никто не может назвать звездой, думает Мадаленна, и судорожно машет рукой. Нет, значит, это все-таки сон, и она пока еще жива. Нет, значит ее пока что не тащат во всем белом туда, где она перестанет дышать. А, значит, надо только открыть глаза и понять, что все это только очередной кошмар, нервная фантазия. Надо только открыть глаза и отереть мокрый лоб. Ну же, Мадаленна, ты и только ты сама можешь пробудиться от этого кошмара, Мадаленна, открой глаза!

Она села в постели – около нее стояла взволнованная Аньеза и зачем-то держала в руках стакан воды. Мама знала о ее приступах кошмаров и бессонницы, когда Мадаленна все же ложилась спать, но вместо приятных картинок, она попадала в свой собственный ад воспоминаний и страшных надежд. Однако Аньеза полагала, что все приступы закончились года два назад, и Мадаленна не волновала ее тем, что никакие успокоительные не помогали ей справиться с такими снами. Мадаленне почему-то всегда казалось, что она ищет нечто абстрактное, но то, что ее точно сможет спасти. Иногда она слышала спасительный голос, иногда ей виделась рука, которая была готова сорвать с нее покрывало, но каждый раз спасение ускользало от нее, и Мадаленна не так была уж и уверена, что именно она пытается обрести.

– Милая, что случилось?

– Ничего страшного, – поморщилась Мадаленна; от неудобной позы у нее сильно затекла шея. – Обычный сон.

– Они так и не закончились, эти твои кошмары?

– Просто появляются время от времени, не волнуйся.

Мадаленна приобняла Аньезу и потянулась в кровати – еще было только полшестого, и весь дом спал, только на кухне были слышны ленивые голоса Фарбера и Минни, которые спорили стоит ли растапливать камин. Мадаленна любила такие утра – все начинало дышать с ее пробуждением, и она могла поклясться, что слышит, как цветы разговаривают. Ночь уходила, и для Мадаленны начиналась жизнь; временами она даже задумывалась, а стоит ли вообще ложиться спать, если можно было медленно наблюдать за тем, как всходит солнце, и вся природа тянулась к небу. Вот Мадаленна иногда и не спала вовсе.

– Мадаленна, – голос Аньезы немного дрожал; она всегда терялась, когда видела перед собой опасность, от которой не могла защитить свою дочь. – Может стоит обратиться к доктору Филлипсу?

– Нет, не стоит. Это обычные кошмары, ничего такого.

– Ничего такого, – нахмурилась Аньеза. – Я так не думаю. Это проблема, и ее необходимо решить.

– Само пройдет. – отмахнулась Мадаленна и потянулась за халатом. – Просто я поздно ложусь и устаю.

– Хорошо. Тогда я возьму за тебя ответственность. Будешь ложиться в десять, и никаких ночных скитаний по дому.