Литмир - Электронная Библиотека

Мадаленна сама удивлялась тому, какое спокойствие ее охватило с той минуты, как она решила для себя вопрос о замужестве. Не холод, но прохлада спустилась на все ее нутро, и она с какой-то странной иронией смотрела на то, как Хильда часто просматривала страницы «Бурды» со свадебными платьями и многозначительно кивала во время редких прогулок по городу в сторону кондитерских, где на витринах были выставлены бисквитные кольца для новобрачных. В тот день она зашла к Аньезе, и была так невозмутима и мила, что мама с опаской покосилась в ее сторону – обычно это означало только затишье перед бурей, и в этот раз мама была права – Мадаленна планировала дать решительный отпор, как только разговор зайдет о свадьбе. Она сама смутно понимала, что именно смогло ее заставить так четко ответить на мучащий вопрос, но подозревала, что во многом дело было в снах. Теперь они изменились, и первое изменение пришлось как раз на ту ночь после решения. Мадаленна засыпала с опаской, она боялась снова провалиться во что-то белое и тянущее, и поначалу так и было. Она снова стояла на том же месте, и снова чьи-то руки тянули ее за собой на верную гибель, когда вдруг появился Он. Мадаленна не видела ни лица, ни фигуры, она даже не могла наутро сказать, что в ее сне действительно кто-то появился – так этот образ был неуловим. Но то, что Он появился, и Мадаленна отдернула покрывало с лица – в этом сомневаться не приходилось. Она решила, что таинственной фигурой был мистер Смитон – он единственный, кто знал обо всем, и единственный, кто ни разу не появился в ее снах. Но кто бы там ни был, Мадаленна перестала бояться засыпать, и каждую ночь улыбалась при мысли, что ее дух и силу обязательно подкрепит ее новый друг. Она стала высыпаться, и по утрам у нее больше не болела голова, и мир стал куда приятнее, когда она засыпала с черным небом, а просыпалась под неторопливым солнцем. В ее движениях стало меньше нервозности, и флакон настойки пустырника перестал постоянно стоять на прикроватном столике – Мадаленна воспряла духом, и очень вовремя.

Хильда только хмурилась и давала ей еще больше заданий, а Аньеза старалась взять половину дел на себя, однако Мадаленна спокойно принимала списки дел и думала о том, что все вскоре должно измениться. Эта уверенность вселялась в Мадаленну постепенно, однако крепла с каждым днем, и на все припадка Бабушки она смотрела куда спокойнее, просто старалась не подходить к кипятку и тяжелым предметам слишком близко.

День скачек приближался, и чем быстрее переворачивались страницы календаря, тем бесстрастнее становилась Мадаленна. Она несколько раз успела похвалить себя за то, что оставила платье у миссис Бэфсфорд в магазине, ибо Бабушка несколько раз заталкивала ей новые журналы мод в руки и требовала, чтобы та сшила себе платье за два дня. Хильда обещала не скупиться ни на какие деньги, однако ее внучка тихо кивала головой и отдавала журналы обратно. Это платье перестало быть обычным нарядом. Для Мадаленны оно вдруг окрасилось совершенно по-другому, и окружилось прекрасным романтичным ореолом независимости и своей собственной силы, и перед сном она часто представляла себя в синем бархате не только на скачках, но и в филармонии и театре – ведь платье было таким строгим и торжественным, что могло подойти даже для чопорного Лондона. Одним словом, Мадаленна впервые за долгое время начала чувствовать себя не разбитой и зашуганной, а вполне способной на серьезный поступок. Пока что это оставалось только ощущением, и ни на какие глобальные свершения она не шла, однако постепенно приучала себя переставать мечтать и строить воздушные замки, какими бы прекрасными они не были, и каким бы жестоким не был ее окружающий мир.

День накануне скачек не подкрался, а наступил вполне ожидаемо – Мадаленне было нечего бояться, и она старалась побыстрее переделать все дела, чтобы вовремя лечь спать и не пить успокоительное. Пятница в доме Стоунбруков всегда была шумным днем, с кухни раздавались крики, прислуга меняла по всему особняку ковры и гобелены, а Мадаленна за всем этим следила и бегала с одного этажа на другой. Аньеза было пыталась помочь, однако ее дочь мягко и решительно отстранила от всех обязанностей и попросила присмотреть за цветами в оранжереи – Бабушка совсем перестала туда заходить и не разрешала кому-то еще, а потому за две недели там все покрылось толстым слоем пыли, а по рамам окон летали всякие насекомые. К концу дня дом все-таки засиял первозданной чистотой, готовый принимать гостей после субботней мессы, и Хильда, хмуро осмотревшись, сварливо заметила, что могло бы было быть, конечно, и лучше, но кроме нее самой полную чистоту никто не наведет, поэтому, так и быть, придется довольствоваться этим.

– Ты протерла подоконники, Мэдди? В прошлый раз я чуть со стыда не сгорела, когда миссис Макфайер нашла там муравья.

– Да, бабушка, протерла.

– Откуда там взялся муравей, а?

– Не знаю, бабушка.

Бабушка еще раз провела рукой по окну, и, не увидев пыли, недовольно фыркнула. На какое-то время повисла тишина, а потом Хильда вспомнила о чем-то еще.

– А что насчет красного ковра? – с радостью, что о нем могли забыть, выпалила она. – Его наверняка забыли почистить!

– Милтрес вычистила его и вытрясла, бабушка.

– А…

– И набрызгала лавандой.

Бабушка нахмурилась и махнула рукой – ее внучка была свободна. Мадаленна медленно поклонилась и степенно принялась взбираться по лестнице, но, стоило ей преодолеть один пролет, и шаль Хильда скрылась из вида, она на одном дыхании вбежала на третий этаж и перевела дыхание только за дверью своей комнаты. Луна была яркой, и она без труда нашла выключатель светильника, быстро переоделась в ночную рубашку и с удовольствием устроилась под одеялом. Мадаленна даже летом спала под теплой байкой и никогда не накрывалась одной простыней, даже когда термометр был готов разорваться от жары. Волнения перед скачками не было, и Джон в ней страха не вызывал, и, закинув руки над головой, она посмотрела в окно. Было еще только начало десятого, и спать совсем не хотелось. Скачки должны были начаться ровно в одиннадцать, и ей хватило бы всего полчаса на все сборы. И даже обдумывание своих завтрашних действий сонливости не прибавило – Мадаленна спокойно смотрела в потолок и отчаянно не хотела спать. И бегать по дому тоже не хотелось. Странное, давно не испытанное состояние спокойствия нашло на нее очень не вовремя, и она даже не знала, стоит ли этому радоваться. Подумав и решив, что пессимистом ей тоже не хочется быть, она подтянулась в кровати и взбила поудобнее подушку. Тогда она будет думать. О чем? Мадаленна и сама не знала. Ей было известно только то, что ей очень приятно сейчас сидеть в своей постели, слышать тонкий голос соловья и смотреть на то, как медленно колышется фитиль в фонаре. Внезапно тень от дерева переметнулась на стену, и на письменном столе мелькнуло что-то белое – Мадаленна постаралась приглядеться, но так и не разобрав, что это, потянула листы на себя, и нахмурилась. «Так ли важна Мона Лиза для искусства?» Она почти забыла об этих эссе и надеялась, что не вспомнит ровно до третьего сентября, пока декан Ройтон не попросит сдать все летние работы прямо в ее кабинет. Обычно она приносила их раньше всех, в самом начале августа, но в этом месяце все пошло как-то наперекосяк. Странные были эти темы, и, как бы она не старалась, ничего путного написать не могла, да и не хотела. Сама тема кричала о том, чтобы быть искренним в своих суждениях, раскрыть свою душу, а это было последним, чего хотела Мадаленна. Последний их преподаватель, мистер Флинн, был ярым поклонником консерватизма, и, поэтому во многих вопросах они совпадали, а сейчас от нее требовали нового и непривычного. Мадаленна хотела отшвырнуть бумаги в сторону, но в последний момент положила их обратно на одеяло. Вопрос был острым, но не позерским, что-то в нем буквально так и кричало: «Долой старое искусство на свалку осколков былой роскоши!», и в ней вдруг пробудилось неожиданный азарт. Она резко села в кровати и встряхнула листок; она напишет это эссе, но напишет по всем канонам старого восприятия искусства, когда великое еще ценили и не старались сбросить в небытие. Спокойствия уже не было, и в голове стали крутиться обрывки фраз: «Итальянское наследие», «Пример идеального соотношения красок и фактуры», «Отличительная черта Возрождения», и она уже была готова слезть с кровати и засесть за сочинение, но в дверь тихо постучали, и в проеме комнаты появилась мама.

32
{"b":"801713","o":1}