— Мне опасно появляться в этом доме, и ты сама знаешь почему, — он груб и холоден, что совершенно противоречит её образу Драко с усмешкой, хоть и с разбитым сердцем. Когда он поднимает голову, чтобы спросить. — Меридия и ребёнок. Твоих рук дело? — она понимает причину.

Гермиона не планирует признаваться в своих преступлениях даже ему, вампиру, которому не нужно залезать в голову. Одни лишь её глаза говорят ему достаточно.

— Зачем?

Он в отчаянии, таком глубоком, что Грейнджер чувствует это кончиками своих пальцев. Он как-то сказал ей, что в вампирах не живет магия, но это не так, они сотканы из тьмы, которая сильнее любого волшебства, и каждое изменение настроения она может уловить, находясь в такой близости.

— Она была удачной целью.

— Это месть?

Гермиона усмехается и разворачивается к окну.

— Ты пришел сюда, чтобы обвинять меня?

— Я пришел, потому что твоя служанка сказала, что я тебе нужен, — он фыркает с гневом, поднимающимся в нем. — Видимо не настолько сильно.

Драко разворачивается, чтобы уйти, но сдается уже Гермиона, слыша его шаги по деревянному полу.

— Нужен. Ты единственный, с кем мне не нужно притворяться или лгать, делать вид, что я жестока в своих намерениях. Я не… не жестокий человек.

— Жестокий, — тут же спорит Малфой, но не уходит, он садится на кресло у камина и закидывает ногу на ногу. — Жестокость бывает вынужденной, а бывает желанной. Какая из них твоя?

Гермиона отвечает, не думая:

— Вынужденная.

— Ни одна из них никогда не сделает тебя героем в глазах людей. Ты — другая. С самого начала ты — угроза. Но ты не прячешься под покровом ночи, стараясь жить, как все, ты совершаешь убийства и дергаешь руки людей за ниточки, чтобы убивать, — Драко замолкает на секунду и почти сразу продолжает: — Что сделало тебя такой, Гермиона?

От звука собственного имени она разворачивается и понимает, что в глазах стоят слезы. Он видит их, но ничего не говорит, не знает, что воспоминания о сне, таком близком к реальности, наполняют всю её голову чересчур стремительно.

Пламя потрескивает в камине, пока она набирается смелости, и Малфой не торопит, принимая каждый её вздох и каждую попытку вымолвить хоть слово. Он стремится понять её, услышать правду, о которой никогда не спрашивал, и Гермиона дает её ему.

— Всё дело в Пэнси, — понимание на мгновение застилает его взгляд тонкой пеленой, заставляет смягчится. — Они убили её. Сожгли, подвергнув пыткам не один раз. Я продала Дьяволу свою душу за то, чтобы она не мучилась до последнего на том костре. Поэтому меня не было в тот день.

— Она была не просто служанкой?

— Она была моей сестрой. Не по крови, но все же сестрой. Самым близким человеком. И Перси сделал все, чтобы от нее ничего не осталось.

Малфой понимающе кивает, протягивает ей свою раскрытую ладонь, и Гермиона шагает к нему навстречу. Их руки соприкасаются, пальцы переплетаются и в этом есть что-то более интимное, чем все, что было между ними до этого. Он держит её ладонь в своей достаточно аккуратно, с особой нежностью… в этом прикосновении так много невысказанных вслух слов.

Они сидят напротив камина ещё долго, держась за руки, как за друг друга. Единственные, покинутые всеми, им не было места нигде, кроме той комнаты, где искрилась магия между их пальцев.

— Покажи мне, как ты колдуешь, — просит он, когда время уже давно ушло глубоко за полночь. Луна снова освещает их лица своими холодными лучами.

Гермиона не хочет терять тепло его кожи, но она все-таки аккуратно высвобождает руки и смыкает их вместе в замок. Ей нужно мгновение, наполненное лишь той светлой магией, что только что была между ними, чтобы искорки превратились в одну яркую ослепительную звезду, когда она раскрывает ладони.

Это похоже на звезду, сорванную с неба, в её власти, но она не чувствует себя воровкой. Искры живут сами по себе, вспыхивая или пропадая, переливаясь на свету всеми цветами радуги, и они были… свободными. Подними Гермиона руку к небу, она могла бы отправить эту звезду далеко, чтобы та коснулась черного полотна.

— Вампиры могут убивать? — вдруг спрашивает она, отрываясь от наблюдения за звездой в руках. Драко вскидывает брови — просит повторить вопрос. — Своим укусом. Можете ли вы убить?

— Да, если вовремя не остановиться.

Гермиона чуть улыбается уголком губ, запоминая эту информацию. Если однажды она когда-нибудь захочет умереть, она попросит его. Она не хочет гореть на костре, а другого способа убить ведьму, кажется, ещё и не придумали. Она не хочет, чтобы её пытали, только почувствовать в последний раз его губы на своей шее и забыться в этом моменте навсегда.

Драко понимает это, кажется, в ту же секунду, он смотрит на нее столь пронзительно, что Гермионе кажется — он видит каждую трещину её души, каждый изъян. Когда он наконец говорит ей, её сердце, и так бьющееся едва, останавливается.

— Я не позволю им добраться до тебя. Только не до тебя.

— Почему?

— Потому что ты нужна мне.

Это признание выбивает из стойкой и сильной Гермионы ещё несколько слез, что текут по щекам вниз, перекрывают тонкими мокрыми дорожками чуть вспыхнувший румянец.

— В целом мире, Грейнджер, у меня больше никого нет. Не осталось никого, кто знает, кто я, что я такое, — он перехватывает её ладонь вновь и становится частью той магии, что она источает сейчас, звезда едва гаснет на мгновение, чтобы обернуться на половину тьмой и вспыхнуть вновь переплетением добра и зла. Почему Гермиона была добром? Почему он — злом?

Драко не может остаться, поэтому, когда в дверях раздается стук, он сжимает их руки вместе, оставляет вспышку звездной пыли на коже их обоих, и Гермиона знает, что не сотрет её, пока ей не понадобится выйти из дома. Она смотрит на то, как он поднимается с места, чересчур медленно для того, кому хотелось бы уйти.

— Присматривайся к звездам, Грейнджер.

Она понятия не имела, что это значит, но спросить так и не решилась. Отпустила его прочь, проследила за исчезающей в коридорах её дома фигурой и только тогда раскрыла пальцы, вспышки красок остались там, где мгновение назад он держал её, это разбивало сердце.

Однажды она скажет ему, что и он для нее единственный, кто знает, кто она такая. Настоящая, со своими изломами. Лишь бы для этого было не слишком поздно.

*

В этом мире не существует ничего важнее, чем Великий Обряд — так говорили Гермионе. Так она считала, став ведьмой, выбранной для его совершения. Но все рассыпалось, как замок из песка, все это чувствовали. Ведьмам не удавалось завершить Обряд ни разу за все время, пока мир существовал, не удастся и в этот.

Это Гермиона понимает, когда Малфой старший выражает свое желание понаблюдать за её мужем и самолично заняться его лечением. Однажды он узнает, и все пойдет крахом, и, если Гермиона будет сопротивляться, это вызовет очередное подозрение.

Его взгляд после очередного суда над «ведьмой» многозначен, он верит ей, но женщина в членах Управы его не устраивает, ему нужен Перси, разделяющий его искреннюю страсть к этим убийствам, не она. Люциус сделает для этого все.

Очередная женщина горит в огне, зажигая частички в сердцах каждого смотрящего. Они тлеют в их душах и сжигают их изнутри, пробуждают ненависть, которой Гермионе было удобно пользоваться для собственных целей. Этот огонь горит и в её глазах, отражаясь языками пламени. Она знает, что однажды он сожжет все, оставив после себя только пепел.

Драко не попадается ей на глаза ни в тот день, ни в один из следующих всю неделю, а затем ещё неделю после нее. Гермиона теряет счет, как давно она его не видела, черты его лица почти стираются из её памяти и больше не мелькают теми же яркими красками, это пугает. Спросить у Люциуса сродни самоубийству, поэтому осторожно Грейнджер следит за всеми жителями, а Лаванда приносит сплетни. Но о нем не слышно.

Гермиона не может позволить себе отложить одно из важнейших событий года ради его поисков, поэтому на одну ночь она почти полностью забывает о его существовании — накидывает на свою голову плащ красного цвета и через задний ход дома убегает глубоко в лес.