— Ты в порядке? — она быстро подползла ко мне и стала рассматривать мою голову, как это делает мать, когда ее ребенок приходит домой в ссадинах и царапинах после резвых игр. Ее руки были холодными, словно лед. Зато ее глаза прям горели, внимательно рассматривая меня.

— Пустяки. Ты лучше о себе позаботься, — теперь стало как-то спокойно. Раны не до конца зажили, поэтому голос мой часто хрипел. Эденс резко переменилась. Дав мне щелбан, она отпрянула и с хмурым видом сверлила меня. Я же смотрел на нее с недоумением и возмущением.

— Как смело разбрасываешься такими словами. На тебе и живого места нет, и еще утверждаешь, что это пустяки! Халатный идиот! — в порыве своего гнева она задрала голову и отвернулась от меня. И как на зло, мои раны стали реветь от боли. Я скривился и схватился за живот. Видимо, от столь частых напряженных движений я подвергаю тело к кровотечению. Надо быть поаккуратней.

Пока я скрипел зубами от боли, эта переменчивая леди снова подсела ко мне и приложила руку к моей груди, перемотанной в кровавые бинты. Кровь уже пошла, так быстро? Следует в скором порядке поменять повязки. Свет озарил небольшой участок, на котором мы сидели. Ее ранее гневный взгляд сделался хмурым, но сконцентрированным на прекращении кровотечения. Я ощутил большую теплоту. После исцеления она выдохнула и утерла лоб. Я же вздохнул с облегчением. Легкие так и не восстановились полностью, так что для меня терпимая боль стала незаметной. Через пару секунд она снова приложила руку к груди и стала медленно водить ей. Ее глаза при этом поугасли, чуть заслезились и блестели, как и мои, в этих потемках. Я ощутил грусть, что испускала ее аура, которая раньше казалась мне яркой и легкой. Теперь я чувствую, как на нее свалился свинцовый кусок печали и грусти. Учащенное сердцебиение доносилось до меня, отчего общая картина об Эденс омрачалась больше. Она смотрела на бинты, молча водя рукой по груди.

— Я чувствую, что твое сердце бьется неравномерно, — тихо проронила она.

— Ты чувствуешь? — удивился я, ведь немногие обладали уникальным слухом, как драконы или некоторые зверолюды. Ее ладонь сильнее вжалась в мою грудь.

— Да… — протянула она рассеяно.

Тишина между нами была тяжела. Отчего же я боюсь с ней заговорить? Несмотря на то, что та девушка из борделя помогла мне с решением, сейчас я совершенно растерян… Странно… это потому, что Ребекка сейчас рядом? Сидит прямо передо мной и снова лечит раны? И всё же, продолжу молчать — хорошим это не кончиться. Но стоило мне только отрыть рот, как его тут же заткнули рукой. Блондинка вдруг вся задрожала — я уж подумал, что припадок — но когда она резко вдернула пшеничную макушку и взглянула на меня слезливыми голубыми глазами, я окончательно оцепенел и потерял дар речи. Такая жалкая и слабая, но милая и чарующая. В этой тьме, где совсем мельком прослеживался свет тускловатых кристальных люстр, это бледное лицо с припухлыми щечками смотрело на меня и забирало мою душу… Лунный отблеск голубых кристаллов сверху полотном ложился на золотистую голову и хрупкие плечи ангела. Она неожиданно вцепилась в меня, прижимаясь головой к моему сердцу. И пока она слушала мое больное биение, я слушал ее всхлипы и чувствовал, как слезы мочили мою рубашку.

— З-з-зачем же т-т-т-так жестоко обход-д-дишься со своей жизнью? — спросил всхлипывающий тонкий голос. Я промолчал…

— За всё то время, что я помогала тебе со своей магией, ты ни разу не обеспокоился о своем самочувствии, даже когда был уже измотан — ты продолжал тренировки. И я бы забыла это… Но тогда… после конца экзамена, я лечила твои раны…

Она потянулась к верхней пуговице и ловко расстегнула ее. Тонкие пальцы растянули рубашку, обнажая мою ключицу, а вместе с ней и старые шрамы… длинные и уродливые…

— Сколько же ты сражался? Скольких же ты сразил? И почему ты продолжаешь убивать себя?..

Ее вопросы точно копьем пронзили меня три раза подряд. Пришлось отодвинуть ее, потому как ее очаровательное лицо начинало меня раздражать. В груди вдруг загорелся яростный огонь. Тогда я воспринял эти вопросы как штыки, словно упрекали меня за зверство… но истина ее слов была другой…

— Скажи мне, пернатая… — грубо и тихо начал я, прислонившись с стеллажу, — ты же знаешь, что я дракон? — мои глаза были переполнены гневом, но ей они показывали лишь холод. Она пошатнулась, стыдливо кивнула и раскраснелась.

— И как давно?

— Вовсе недавно…

— И что же ты вызнала? — я уже свыкся с тем, что историю принято переписывать в угоду правительства, но именно от этой златовласой я хотел услышать очередные строки лжи о своей жизни…

— Тебя считают монстром… диким зверем, — она говорила аккуратно, боялась ляпнуть лишнего.

— Вот и правильно! — мне стало отчего весело… наверное, от безысходности, — Пусть страшатся Потрошителя!!! Я им кишки выпущу и натяну их, как бусы!..

Мой смех и улыбка в те минуты были проявлением слабости — я пытался утешить себя, принять то, кем меня считают, смиряясь с участью, которую я никак не хотел признавать. Но склонившись к земле головой, я успокоился и покосился на ангела. Она боязливо смотрела на меня, как зверя в клетке… и она была в этой клетке тоже…

— А ты веришь этому? — рыком спросил я. И ее дрожь отчего-то опьянила меня. Я уже был не в силах сдерживаться…

— Н…нет, — судорожно проблеяла она. И это было последней каплей. Я быстр и резко повали ее на землю. Она же ничего не понимала пару секунд, так что я уже давно мог прикончить ее. Но я желал посмотреть в эти голубые сапфиры. Я желал увидеть в них животный страх — тот, что я ощущаю в каждом, кто познает мое зверство. Дыхание мое сменилось на рокот, что обжигал ее шею, плечи и ключицу. Я остановился у ее ушей и тихим рыком повторил вопрос:

— А теперь?

Но испуга не было. Я не видел страха или ужаса в ее глазах. Моги когти буквально могли вскрыть ее горло за одно движение, но она и намека на боязнь не подала. Вместо этого она вновь заплакала. Ее холодная рука коснулась моей щеки.

— Ты потерян… Твою душу изранили… И ты не виноват, Джейсон…

Я впервые за долгое время получил шок. Ее глаза эхом отзывались в моей голове. Я потерялся в реальном мире — девчонка выползла из-под меня и обхватила мое лицо двумя руками.

— Прошу ответь на вопрос… — нежно пролепетала она и попыталась улыбнуться, но лишь грустно кривила губы.

— Значит… — рассеяно сказал я, усаживаясь обратно, — тебе интересно знать о моих деяниях?

— Да, — твердо сказала она.

— Боюсь, что эта история может и до вечера продлиться…

— Я уже знаю твою историю… Я знаю истинные события… ну, то есть чувствую их…

— Ясно… — я поднял голову и предался воспоминаниям. — Когда я попал в работорговлю между эльфами, я впервые начал самостоятельно сражаться. И тогда же я совершил свое первое убийство. Это был старый дряхлый эльф: весь морщинистый, седой и уродливый… (невольно мое лицо кривилось, а в голове всплыл мутный образ). Этот старикан любил играться со своими рабами. Я же попал в число тех, кто его «заводит» … Я еще не понимал, что он хочет, но когда меня накачали кристальной пылью (наркотик, что готовят в Мартинии и Иггдрасиле) и привязали к столу… Его сучье лицо было страшным. Гнилые ногти царапали мою кожу, что быстро регенерировалась. Он рвал ее и рвал… ему это нравилось. После он стянул с меня все одежды: именно тогда я осознал, что меня ждет. Из-за кристальной пыли я был совершенно беспомощен… И стоило ему начать «это» — я озверел. Я долго помнил его горелую башку. Меня сразу же поймали, но долго там я не торчал.

Ребекка, усевшаяся рядом во время рассказа, обхватила мою ладонь в замок. Я искоса глядел на ее сдержанный, но полный печали взгляд. Все свои эмоции она сдерживала в себе, крепче сжимая мою ладонь.

— Что ты ощущал, когда убил его? — вдруг спросила она.

— Поначалу страх — я был еще в шоке от того, что он насиловал меня — после гнев, ярость, но потом… радость — радость тому, что я свободен, радость тому, что я дал отпор… Я долго держал эту радость в себе — терпел все издевательства мартинцев… Но тогда я впервые сломался. И теперь мои руки по локти в крови… а вкус крови больше не доставляет того бешенного удовольствия…