В животе мгновенно начинает шевелиться совесть, на грани с тошнотворным, леденящим стыдом. Кажется, ясно, почему они столько скандалили с Йен: сколько раз он забывал про все эти праздничные тонкости. И ведь у него уже был с десяток идей, взять только расшитую серебром рубашку, лежащую в сундуке под кроватью – Геральт заказал её сгоряча, как-то проезжая по Боклеру. Ну, ничего, сейчас он скажет, что им стоит вернуться домой, и…

– Прошу тебя, оставь свои беспокойства, – перебивает его мысли мягкий голос, – Как ни странно, но мой подарок имеет скорее символический характер, чем обязывающий к взаимности.

Как заворожённый, он смотрит, как Регис подходит к нему ближе, неслышной поступью босых ног. Бледный, высокий, он неторопливо движется по скале, и тёмно-пепельные завитки волос едва заметно трепещут на ветру. Невольно от вида его так и перехватывает дыхание, от странного, неясного ощущения ритуальности; таинства, незнакомого ни одному из ныне живущих людей.

Подвластного только этой ночи. Ночи, родной для чудовищ, даже чудовищами не являющихся.

– Впрочем, отчасти он действительно имеет отношение к Саовинам, – наконец продолжает Регис. – По крайней мере, мне достаточно давно хотелось найти удачный повод для полноценного праздника. Праздника, обязанного моей, возможно, ностальгии, но вместе с тем… некоторым из опасений.

– Ч-чего? – сбитый с толку, хмурится Геральт, – Это ещё к чему, Регис?

И внезапно видит, как, сжав крышку коробочки, вампир поднимает взгляд – открытый, отчаянный и почему-то… до боли печальный.

Дьявол, а это откуда?

– Собственно, некоторые из них я выдал против воли, – глухо отзывается Регис, – Когда так неприкрыто искал твоего одобрения касательно посадок. Мне жаль, что я не упоминал об этом ранее, но это глубоко мои личные тревоги, Геральт. Возможно, я ошибался, думая, что смогу справиться с ними в одиночку, и потому решился пойти на этот шаг.

– Ближе к делу, – окончательно напрягается Геральт, – Я не шучу, Регис. Что за хрень происходит?

Антрациты глаз следят за ним, не отрываясь, и он просто кладёт ладонь на щёку Региса, чувствуя мягкость волосков бакенбард. Сердце по привычке пропускает удар – не то в волнении, не то в ожидании подвоха. В голове начинают всплывать любые, самые глупые поводы на беспокойство, и… Зараза, да не было же ни одного, даже мелочи, способной Региса по-настоящему расстроить.

Если только не самый главный повод, от которого, как ни крути, им никак не избавиться. Его собственный мозг.

– Видишь ли, dragostea mea, – совсем тихо произносит вампир, – К несчастью, дело в том, что я испытываю трудности с самим фактом восстановления связи. И, прежде чем ты посчитаешь себя в том виноватым, я попрошу выслушать меня целиком.

Ни черта не понимая, Геральт невольно делает шаг назад. Плечам почему-то становится зябко, и он неожиданно чувствует холод конца октября во всей красе. Холод, до которому и дела нет созданию напротив. Вампиру, который… Ох, и думать не хочется, что за дьявольщина творится.

Но как же хочется надеяться, что всё закончится хорошо. Пусть даже, как и в этих дурацких «Сумеречных тенях».

– Поясню, – осторожно говорит Регис, не сводя с него напряжённого взгляда. – За эти долгие месяцы мне действительно стало близко Корво Бьянко, настолько, что я готов назвать его домом. Однако, как видишь, не называл до сих пор. Думаю, возвращение к жизни спровоцировало у меня появление определённых… фобий.

Тонкие пальцы неожиданно начинают дрожать, слабо, едва заметно – для кого угодно, но не для них двоих. Как же хочется коснуться их, сжать сильнее, успокоить… Поцеловать, в конце концов, оставив все странные разговоры. Правда, если бы Геральт ещё был на то способен.

Вконец запутавшийся, он застывает на месте, глядя, как Регис медленно приподнимает крышку коробочки.

– За всё время после воссоединения у меня, признаться, существуют и другого рода кошмары, кроме тех, о которых ты осведомлён. Страх того, что ты забудешь меня снова, Геральт. Я достаточно знал тебя не имеющим и понятия о том, что было здесь, – и Регис вдруг делает слабый жест рукой, – О том, что связывало нас в прошлом. Это причиняло мне невероятную боль, dragul meu. Невыносимую для того, кто испытывал её в одиночестве.

– Регис…

– Одна возможность видеть тебя, не говоря уже о посягательствах на твои чувства… К тому же, я слышал достаточно красочных баллад о вашей истории любви с Йеннифер. Я помню каждую из них, Геральт. Я знаю их наизусть.

Ком подскакивает к горлу, сжимая челюсть, и – ох, дьявол, не у него одного: моргнув, Регис опускает взгляд, и в свете луны становятся заметны тонкие дорожки слёз.

– Регис, мать твою…

– Попрошу, я практически… закончил, – сглотнув, перебивает тот, и слышно, как у него надламывается голос. – Мне прекрасно известно, что эти страхи не имеют никаких оснований, и всё же… Не хотелось бы обременять ими нас обоих и далее. Словом, поэтому мне пришло в голову избавить нас от этих беспокойств одним символическим способом. Кажется, я уже упоминал о традиции оставлять…

– След, да, – быстро кивает Геральт, – Но разве… Как же архаизм, и всё прочее?

– Верно, однако этот же архаизм допускает возможность её замены на традицию иную. Если ты не будешь против, любовь моя.

Крышка коробочки наконец снимается, и, не веря своим глазам, Геральт видит внутри две ленты. Тонкие красные ленты, совершенно точно из лучшего назаирского шёлка. Маленькими полосками они лежат на бархатной подложке, и что-то едва заметно бежит по ним серебряным узором.

Буквы. Имена. Их обоих. Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой на той, что справа.

Геральт на той, что слева. Не Геральт из Ривии. Просто Геральт. Так, как он представился, впервые встретив этого удивительного, невозможного вампира, с которым оказался связан.

– Регис, – осипшим голосом выдавливает он, – Как я, по-твоему, могу быть против?

– О, по многим причинам. Возможно, этот акт может показаться тебе в некотором роде клеймом. Согласно традиции, ношение лент подразумевается круглосуточно, и сопряжено с…

– Ох, зараза. Давай сюда руку!

Коробочка быстро ставится на землю, и они наконец-то заканчивают с разговорами. Осторожно Геральт берёт в ладонь бледную руку, прочерчивая пальцами очертания вен, – там, где когда-то были жутковатые рубцы чёрных шрамов, давно зажившие без следа. Красный шёлк обхватывает запястье куда лучше; будто всегда и должен был там быть. Да и был, наверное, незримой тенью.

Столько, сколько существует Регис, незаметно утирающий глаза.

– Говорить что-то надо?

– Не обязательно. Только если ты пожелаешь сам, dragul meu.

Ну, здесь и нечего думать. С силой Геральт обхватывает его лицо ладонями и целует, долго, жадно, слыша в ответ сдавленный всхлип. Сердце грохочет о рёбра – единственный звук, что слышится посреди шорохов скальной травы. Той же, что была здесь… А сколько лет-то прошло? Сорок? Боги, вдуматься только, что всё это время о нём помнил Регис.

Его Регис. Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Имя, которое всегда было и будет с ним.

– Я люблю тебя, – бормочет он, прижимаясь губами к острой скуле, – Очень сильно. И никуда не денусь. Понял?

– Ох, Геральт, – неожиданно слышится слабый смешок, – Никогда не перестану восхищаться твоему таланту к лаконичности… И, к слову, вовсе не скрытому.

Дорожки слёз отзываются на губах солью, и наконец он отодвигается, дав Регису действовать в ответ. Осторожно вампир берёт его запястье – и внезапно начинает покрывать поцелуями. Тонкие губы касаются основания ладони, выпуклых вен, шрамов, костяшек пальцев, каждого по очереди. Невесомо, нежно, так, словно Регис изучает его губами, как мог бы изучать слепой.

Словно запоминает в последние секунды перед забвением.

– Порой мне жаль, что я так мало говорю о моих чувствах к тебе, dragul meu, – тихо произносит он, – Недостаточно, чтобы ты имел полное о них представление. Какими бы ни были мои опасения, они ни в какое сравнение не идут с тем, что на самом деле ощущает моё сердце. Нет ни дня, чтобы я не был счастлив с тобой, Геральт. Ни единого мгновения.