Короче, шкурой почуяв опасность, я уже старался смотреть так, чтобы все видели в глазах у меня безграничную преданность Родине.

Это было непросто. И я для убедительности пробормотал:

– Ни с кем я не связан… Я так… От нечего делать…

– Это тебе на уроках нечего делать?! – подхватил завуч.

Но тут вмешалась учительница английского Лариса Васильевна:

– Ах, что вы, в самом деле, набросились на парня!.. Комедии со шпионами вспомнили?

И посмотрела на меня прямо-таки с симпатией. И сразу камень с души! Я понял, что останусь жить.

Лариса Васильевна – удивительная женщина. Говорят, на своих уроках она держится запросто, рассказывает всякие истории, шутит с серьезным видом. Жаль, что я изучаю немецкий. У нее черные разящие глаза. Есть женщины, которые могут глазами, что называется, стрелять. Так что у мужика просто подкашиваются ноги. Лариса Васильевна своим взглядом всегда бьет наповал.

Никто из собравшейся своры в ответ даже не пикнул. Лариса Васильевна с достоинством повернулась и вышла из учительской, обдав презрением всех, кому она не нравилась. И я был восхищен ее движением. Каждая складка ее черного платья казалась божественной.

Федор Петрович, не говоря больше ни слова, схватил меня за руку и поволок в свой кабинет. Захлопнул дверь и прорычал обозленно:

– Пиши объяснительную, мерзавец!

Сунул мне чистый лист и усадил за стол. И я полчаса сидел у него, как подследственный. Сочинял себе оправдание. Но поскольку оправдания мне не было никакого, пришлось изложить все как есть. Написал, что на уроке Кузьминичны ужасно скучно, что слушать ее неинтересно, что все дуреют от безделья. Я же, чтобы не сдуреть окончательно, решил поупражняться рисованием, поскольку мне надо набивать руку для изготовления стенгазет и санбюллетеней.

Федор Петрович прочитал и очень странно осмотрел меня. Ничего хорошего в его взгляде я не увидел. Потом он коротко сказал:

– Уйди с глаз!

В группе за меня здорово переволновались. Особенно Дешевый. Испугался, что я выдам его как соучастника. Однако я вернулся героем из стана врагов. Я вернулся на коне. И сам чувствовал себя победителем в тяжелой борьбе со скукой.

У нас новый мастер. Женщина! С ума сойти. Мастачка! Сегодня предстала она перед нами, высокая и полная, в полтора Александра Петровича, надменная и рыжая, с детскими конопуш-ками. С первых же ее слов стало ясно, что перед тем, как принять нас, она имела долгую беседу с предшественником.

– Меня зовут Дина Ивановна Бугрова, – сказала она и уподобилась настоящему бугру. – Я буду вашим мастером. До конца ваших дней. Ваших дней в этом училище. Понятно? Вот и хорошо. Теперь вы всегда будете меня понимать. И у нас не будет никаких недоразумений. Я не привыкла много разговаривать.

И она нахмурила огненные брови.

Прическа ее тоже напоминала бугор. Рыжие волосы свивались мудреным калачом на темечке. А рыжие маленькие ушки совсем терялись за круглым, как сковородка, лицом. Так что, если бы за ее затылком развернуть желтый веер, она бы точно превратилась в подсолнух с двумя точками коричневых глаз, которые можно было вполне принять за шмелей.

После короткого зрительного изучения состоялось поименное знакомство. Она зачитала все фамилии из журнала с таким видом, будто хотела кого-то среди нас разыскать. И, не найдя, подняла всех и одним большим стадом погнала на завод.

При Александре Петровиче таких маршей не было.

Особого восторга это рыжее явление в группе не вызвало. Но, думаю, хуже не будет. В конце концов, она – женщина.

За три недели мы хорошо познакомились с нашей мастачкой.

Дина Ивановна. Настоящего имени тебе еще не придумано!..

Александр Петрович стал для нас далеким светлым воспоминанием. Он не любил нас – это правда. Но хоть сам переживал. И, ругаясь, всегда кипел. Эта спокойна. Женщина-гранит. Все глухо в ней, бровь не шевельнется, когда ругает нас последними словами. Лик надменен, взгляд леденит – чистая императрица.

Наша группа при ней очень быстро разделилась на две части – хорошую и плохую. В первую вошли девчонки, сразу ставшие осведомительницами, Менделеев, Морошкин, Тарасенко – потому что отличники, Стародубов – тупица, Буркалов – подхалим, Чернобаев – тихий угодник, Шматко – безъязыкий исполнитель. И почему-то Дешевенко. Во вторую попали конченые бездельники и разгильдяи типа Зайкина и Орлова, упрямые тихони Курманов и Горшков, бабник Северский, вечно недовольный Сопилкин и, опять-таки непонятно почему, Карманников и Хайлов.

Конечно, это не означает, что две половины между собой перестали здороваться и ступили на тропу войны. Внешне все по-прежнему. Только отношение самой мастачки к хорошим и плохим совершенно разное. Если с первыми она может о чем-то поговорить, даже пошутить (хотя шутки обычно выходят у нее, как у лошади улыбка), то вторые слышат от нее большей частью такое: сволочь! свинья! скотина! рожу бы тебе набить, да пачкаться не хочется! дать бы тебе в харю, чтобы юшкой умылся!.. И так далее, вплоть до тюремного жаргона. Матом не ругается. Наверное, потому, что женщина. Хотя мы этого уже не замечаем.

Сейчас уже не вспомню, чем впервые я не угодил ей. Но на второй же день услышал от нее:

– Ты что, самый умный? Ты ошибаешься. Глист ходячий, смотри, чтобы тебя ветром не переломило!

Не скажу, чтобы я затаил обиду. Глупо обижаться на таких людей. Должно быть, жизнь сама их наказывает. Как Александра Петровича, которого действительно хватил инфаркт, хотя уже и без нас. Однако случая, чтобы подкузьмить Рыжую, я не упускаю.

Ненавидит она меня каким-то особым чувством, словно классового врага.

Сегодня потребовала, чтобы я привел в училище отца. Вроде ему больше делать нечего. Пришлось очень долго доказывать ей, что нормально учиться я могу вполне и без отца. Она смягчилась. Видимо, поняла, что повод пустячный. Хотя вряд ли поэтому. Скорее всего, ей понравилась моя покладистость.

А у меня было просто отличное настроение. Не хотелось скандала, потому что сегодня чудная погода.

В обед, как обычно, мы толпились перед столовой и ждали, когда дежурный пригласит в зал. Я уже по привычке отыскал свою сероглазую и утопил в ней свой взгляд.

Напротив у стены стоял один балбес из третьей группы по кличке Нюся. Жалкий тип. Узкие обвислые плечи, широкий зад, забитая мордашка с большим тяжелым носом. Нетрудно понять, почему он так притягивал к себе нахальную братию.

Тут же терся его одногруппник Влас. Редкой породы скотина. Давит на морде прыщи, так что гадость из них вылетает на полметра. Уши как чайные блюдца, будто в младенчестве получил две оплеухи одновременно. Пытается скрыть эти блюдца за длинными волосами. И совершенно забывает, что волосы надо хоть изредка мыть.

Влас донимал Нюсю щелканьем по носу и шлепаньем по заднице.

– Нюська, ты шо, загуляла с Кротом? А?.. Почему жопа мокрая?

Нюське наверняка хотелось плакать, но он улыбался и неуклюже отбивался от назойливых рук.

Крот, человек без шеи, похожий на кабана, с маленькими глазками и крепкими лошадиными зубами, вертелся рядом и всеми силами старался переплюнуть Власа. Это ему не удавалось. Власа никто не мог переплюнуть. Рот его был настоящей помойкой.

Я не мог смотреть на эту картину в присутствии моей сероглазки. И сказал Власу:

– Не надоело еще? Тошнит от вашего юмора!

Влас промолчал, будто ничего не услышал. Крот – то же самое. Но оба сбавили свою активность. И вдруг Нюська расправляет кошачьи плечи, поворачивается ко мне и произносит: