Завтра наша бурса идет в поход. Все группы, все мастера и преподаватели три дня будут жить на турбазе. Идем пешком 20 километров. Через мою Дарагановку, через Герасимовку и Залевку до самой Гаевки.

Получил письмо от Мишки из Сибири. Потянуло свежестью. Пишет, что Галя обо мне частенько спрашивает.

Я тут же накатал ответ и попросил его передать ей привет.

Турбаза «Родник» находится у черта на рогах. Особо это чувствуешь, когда из Таганрога шлепаешь туда пешком.

Поначалу мы двигались быстро, чуть ли не вприпрыжку. Какая может быть усталость, если ты идешь вперемежку с девочками в толпе из 600 человек. В стаде всегда легче. Но когда мы отмахали с десяток километров и увидели, что наши славные предводители во главе с завучем катят на грузовике, ноги наши стали подкашиваться.

Тем не менее по дороге мы зарулили к Степану и набрали столько вина, сколько могли выдержать наши юношеские плечи.

«Родник» – база что надо! Даже в сентябре. Деревья стоят еще зеленые, но уже отцвели, отплодоносили, затихли. Как и мы после беспримерного марш-броска. Нежаркое солнышко и благодатный воздух, пропитанный запахом соломы и пашни. Синее небо и зеркальная гладь воды, за которой маячит знакомая Носовка. Оттуда, с той стороны, еще веет тихой тоской. Все, связанное с этой деревенькой, кажется далеким и глупым. Но очень приятным.

Разместили нас в домиках по пять человек. Мастачка сделала все, чтобы друзья не попали к друзьям. Даже постаралась смешать разные группы.

Я оказался в компании Дешевенко, Тарасенко, Зайкина и Морошкина. Тут Дина Ивановна немного просчиталась, наивно полагая, что два отличника окажут на нас свое отличное влияние. Тарасенко и Морошкин в бытовой обстановке оказались вовсе не теми, что были в бурсе. Куда что делось и откуда что взялось!

Еще рыжие следы не остыли на пороге, как мы задраили дверь и принялись опорожнять свои запасы. Будто за нами гнались. И тут же наелись до поросячьего визга.

А потом, когда уже стемнело, стали потихоньку вылезать в гости к соседям. До девочек, к стыду признаться, не добрались. Началась повальная блевота. И лагерь наполнился утробными звуками.

Я, предчувствуя такое дело, ушел подальше, к родным водам лимана. И там устроил себе вытрезвитель.

Дешевенко обрыгал весь домик и свалился замертво. Пришлось отливать его водой, приводить в чувство и заставлять делать уборку.

Облава началась среди ночи, когда кто-то из наших по ошибке забрался к женщинам-преподавателям и спугнул там преподавателей-мужиков. Мастера во главе с учителем физики Брехловым в пылу охоты похватали даже трезвых. Нас, конечно, взяли тепленьких. Повезло только Зайкину, который слишком здоров, чтобы его принять за кролика.

Ни карцера, ни гауптвахты при создании турбазы строители почему-то не учли. О чем громко сожалел Брехлов. Поэтому нас только переписали и оставили досыпать на своих местах.

На следующее утро, когда у нас трещали головы, командующий походом завуч Федор Петрович выстроил линейку и повеселил любопытную толпу. Недостойными звания советских учащихся были названы всего шесть человек. Хотя черный список, по моим скромным подсчетам, переваливал за три десятка.

Счастливчиками оказались Влас как обязательное явление, Тарасенко и Морошкин как неожиданность, Дешевенко и Карманников как закономерность и еще один тип из третьей группы, Сеня Зацепин, тот самый, что ночью забрался к преподавателям. Утром, кстати, он ухитрился еще похмелиться. Всем шестерым завуч объявил позорное изгнание из лагеря. Точнее сказать, не изгнание, а увезение на грузовике под конвоем двух мастеров и учителя физики Брехлова.

Услышав о грузовике, Зайкин выступил вперед и громогласно заявил, что тоже принимал участие в пьянке. Федор Петрович, у которого в плане не было такой выходки, озадачился, беспомощно похлопал глазками и посовещался с приближенными. И потом вдруг заорал, будто те перевели слова Зайкина на его родной язык.

– Вон!.. Все, кто пил, вон из лагеря!.. Марш за вещами – и в машину! Мерзавцы, чтобы духу вашего здесь не было!..

На этом у Федора Петровича что-то отключилось, и он умолк, как сломавшийся граммофон.

Через полчаса половина лагеря толпилась на дороге у грузовика. В открытый кузов под стражей усаживалась великолепная семерка. И семь сжатых кулаков поднимались в ответ на знаки солидарности, посылаемые из толпы.

Учитель физики Брехлов, чтобы хоть как-то подгадить этот триумф, принялся оскорблять и толкать в шею наших героев. Тарасенко, всегда выделявшийся прямотой, сделал ему замечание. И тут же получил сильнейшую пощечину, звук которой парализовал толпу. Побелевший и взлохмаченный Тарасенко дернулся ответно, но вовремя сдержал себя. Зато Зайкин, как всегда невозмутимый, сказал Брехлову:

– Геннадий Василич, а вы меня ударьте!

– Заработаешь – ударю! – отвечал покрасневший Брехлов.

– А что вам такого сделать, чтобы заработать? – преспокойно продолжал Зая.

Все это происходило на глазах у женщин-преподавателей. Брехлов набычился и пропустил фразу мимо ушей. Потом весь подобрался и сделал вид, что не обращает внимания на пустую болтовню.

Тут началось массовое неповиновение. Человек сорок выразили желание уехать из лагеря.

По тревоге прибывший завуч разрешил этот кризис необычайно мудро, что никак не вязалось с его физиономией. Он даже не заорал, а просто сказал:

– Все, кто собрался домой, – пожалуйста! – только пешком. Остальные – завтра на автобусах. Всё.

Грузовик дернулся. И толпа растеклась по лагерю.

После высылки пьяниц в лагере стало пусто и неуютно. Казалось, все основное, ради чего организован этот поход, уже окончилось. Все остальное теряло смысл. Мы были вынуждены заниматься какими-то плановыми играми, какими-то состязаниями и викторинами. А после обеда к нам еще приехали вьетнамцы из Ростова. Они пели, танцевали и общались с преподавателями.

Мы шлялись по берегу, прятались от мастеров, замышляли побег. А я с еще большей тоской таращился через лиман на Носовку.

В субботу утром, когда уже готовились к отъезду, я в одиночестве брел по аллее. И повстречал Ларису Васильевну, англичанку. Хотел, как обычно, поздороваться и пройти мимо, но она остановила меня.

– Соболевский, а тебя почему не выгнали? – спросила она, стараясь захватить мой взгляд в капкан своих черных глаз. – Ты ведь тоже пил!

– С чего вы взяли? – пробурчал я.

И занял привычную для общения с преподавателями позу, как в драке боксерскую стойку. Но она почему-то улыбнулась и внимательно рассмотрела меня – от самых ног до кончиков ушей.

– Что, не нравится здесь, Соболевский?

Мою фамилию она протянула так, будто она ей нравилась. И я смутился.

– С чего вы взяли? – опять сказал я. На большее не хватило ума.

– Да вижу. Ходишь скучаешь… Выпить больше не с кем?

Я совершенно не понимал, что надо от меня этой взрослой красивой женщине. И не знал, как себя вести: то ли шутить, то ли дерзить. И поэтому, как всегда, поступил глупо.

– Я не пью, Лариса Васильевна, – сказал я.

И сразу почувствовал, что врать-то и не надо было.

– Вот ты какой, Соболевский!.. Лгун, – сказала она разочарованно.

И пошла своей дорогой. С таким видом, будто хотела мне что-то предложить и передумала. А у меня, совершенно непонятно по какой причине, застучало сердце. И, глядя ей вслед, я вспомнил, как возле бурсы ветер поднял эту самую юбку. И опять захотелось ветра… Потом вдруг показалось, что она замедляет шаг и собирается оглянуться. И я уткнул нос в землю и быстро двинулся в другую сторону.

Настроение после этого совсем упало.

Я не дождался, пока за нами придут автобусы. Вместе с Серегой Духановым, который тоже из Дарагановки, свалил домой.