Очень неудобно писать, вагон качает.

Дело к вечеру. Все освоились, перезнакомились. Кое-кто успел нализаться. Я тоже обедал в ресторане и принял стакан вина.

А за окном уже лес. Настоящий! Не лесополосы из акаций, жердел и всяких там замухрыжистых деревцов, а лес, который растет сам по себе. Свободный смешанный лес!

Однако и это еще не тот лес, не Сибирь, не тайга. Здесь все выстрижено полями, изъедено поселками, как гусеницами капустный лист. А я хочу дикий лес! И не из окна вагона. Хочу с головой забраться в чащу. Наверное, это зов предков.

Мне не хватает леса, как витаминов весной.

Утро. Шестой час. Жизнь только на вокзалах. Мой поезд отправляется с Казанского поздно вечером. Целый день в Москве!

Столица. О чем я только слышал и читал, что видел только на картинках и в кино, сегодня предстанет передо мной в натуральном своем виде. И я смогу потрогать руками камни Кремля… Что ж, посмотрим на тебя, Златоглавая!

Вечер. Вокзал. Усталость и разбитость. Измотан и опустошен. Да, именно опустошен, как ни странно. Я увидел столько, что впору лопнуть от впечатлений. Я должен был насытиться и обогатиться, стать на голову выше… Но я опустошен, будто меня обобрали до нитки.

Не знаю, может, это от усталости. Или чрезмерная насыщенность дала обратный эффект – не знаю. Но я уничтожен, как раздавленная вошь.

Таганрог в сравнении с Москвой – это грязная заброшенная деревенька. Все равно что Дарагановка в сравнении с Таганрогом. А я на фоне Москвы – как муха в яблоневом саду.

Не хочется себя так низко сравнивать. Но обманывать некого, пишу для себя.

Маленькое существо, приехавшее без спроса на парад достижений. Мне здесь неуютно, меня не звали, мне не рады, меня не видят, я чужой. Хоть это и моя столица!

Таких, как я, здесь толпы. Это они, потеряв себя, сотнями толкутся в очередях, неуклюже озираются по сторонам, пристают с расспросами к ментам. Где это видано, чтобы к ментам приставали!

Хотел посетить Мавзолей – не хватило терпения выстоять очередь. Хотел попасть в Музей им. Пушкина – не достал билетов. В Библиотеку им. Ленина не пустили. В столовую не прорвался. В кино тоже пролетел. Кремль увидел только со стороны – был закрыт для посещений. Даже на лавочке посидеть нигде не удалось.

И все это в окружении великолепия и изобилия. Я деда своего со злости вспомнил! Он всегда повторял, что на Москву вся страна работает, что в Москве недороду не бывает, что в Москве хлеб не молотят, а едят вволю. Дед, наверно, тоже разок побывал здесь.

Надо же, Москва!

Здесь все артисты, здесь писатели, ученые, художники. Здесь правительство. И где-то здесь сам Брежнев! Невероятно. Я сейчас нахожусь недалеко от него! А мне всегда казалось, что он где-то на луне.

Сегодня я увидел то, «чего мы достигли за годы Советской власти, то, чем восхищается и гордится вся страна!». Ни гордости, ни восхищения я не почувствовал. Соборы, церкви все какие-то маленькие, обшарпанные, сиротливые среди бетонных громад. И грязи, и пыли, и мусора тоже хватает – не все одному Таганрогу. Но почему-то никчемность свою я ощутил уж очень резко. Казалось, сдохни человек посреди улицы – никто и внимания не обратит.

Сначала даже позавидовал москвичам. Но за целый день не увидел ни одного счастливого лица. Все усталые, раздражительные и неприветливые. Такое впечатление, что они ежедневно отражают набеги вражеских полчищ.

Сегодня и я был отражен.

Хочется быстрей отсюда уехать. В Сибирь, в дремучий лес!

Нет, все-таки голос предков определенно зовет меня. И я еду на этот зов.

Томск. Уныло и безлюдно. Бревенчатые двухэтажные дома в резных орнаментах выглядят барскими особняками. Но после Москвы это как бабушкино пальто из старого сундука, с воротником, побитым молью.

Прибыл сюда ночью. Разыскал тетку Меланью, нашу родственницу. Она уже была предупреждена письмом матери. Очень обрадовалась мне. Маленькая горбатая женщина, до такой степени добродушная, что вызывает жалость. Накормила меня, уложила спать. А с утра засыпала вопросами.

Здесь все интересно. Люди разговаривают необычно. И в добродушии своем кажутся доверчивыми детьми. На меня пришли посмотреть несколько родственных бабушек, о существовании которых я не подозревал. Мне долго объясняли, кто кем кому доводится, но я ничего так и не понял. Но было очень приятно, что мне здесь рады.

В двенадцать дня отправляется теплоход на Молчаново. Предстоит проплыть двести километров по Томи и Оби.

Одиннадцать часов на теплоходе. Я был в ударе.

Берега пологие, берега крутые, с обрывами и заводями. Река! Не Миус. Настоящая сибирская река с быстрым и опасным течением. Леса опускаются до самой воды и дышат дикой свежестью, которая пьянит и будоражит, возбуждает тебя, необъезженного. Тайги не видно, но ее предвестники, величественные ели, возвышаются над лиственным лесом, заявляя о своем могуществе и власти. А над головой прозрачная синь с белыми барашками облаков, а под ногами глубокая чернь с белыми кудряшками пены. И воздух такой, что можно забыть про курение…

Но я курил. И смотрел по сторонам со скучающей физиономией. Потому что из окошка, возле которого стоял, выглядывала девчонка, рыжая и озорная. Она украдкой косилась на меня. Ясное дело, я ей понравился. Я только что поднялся из буфета, где опрокинул добрый стаканчик вина.

Очень хотелось, чтобы рядом стояла девочка и дополняла собой окружающую прелесть.

– Смотри, простудишься, – закинул я наживку.

Она молниеносно схватила ее – круглые глазки тут же впились в меня.

– Ни валнуйся, я сибирячка!

– А чем ты это дакажишь? – завел я удилище, подражая ее говору.

– Ой, гляди-ка, какой неверующий! – хихикнула она. Крючок был заглочен.

Я пригласил ее к себе. Она кивнула и исчезла в окне. Через минуту появилась на палубе, но не одна. Рядом шла высокая черноволосая подружка, смущенная и симпатичная. А чуть позади – долговязый мотыль, такой же рыжий, как моя сибирячка, с длинным огурцом в руках и в стельку пьяный.

Я смекнул, что это ее братец, и перевел прицел на подружку, которая тоже оказалась ничего. Но, прежде чем я открыл рот, братец своим огурцом оттеснил девчонок и представился:

– Коля!

– Леха! – ответил я и пожал протянутый мне огурец.

И Коля перешел к делу:

– Выпить хочешь?

– Конечно! Кто ж не хочет.

– Тогда ты друг. Я это сразу понял. Пошли!.. А это, кстати, мои сестренки. Они подождут здесь.

– Колька, а может, хватит? – отозвалась рыжая.

– Я знаю, когда хватит!.. Пошли, Леха! Не слушай баб. Это враги.

И, размахивая огурцом, как Чапаев шашкой, он повел меня в буфет. И сразу взял две бутылки, и стал наливать стакан за стаканом…

Через пять минут он уже застыл на лавке, не выпуская из рук недоеденный огурец. А я поспешил на палубу.

Рыжей там не было. Но одиноко и призывно стояла ее черноволосая подруга и смотрела на меня светлыми смущенными глазами. Я взмахнул крыльями и погнал пургу. Очень скоро Катенька (это ее нежное имя!) была убеждена, что Таганрог, о котором от меня впервые услышала, – самый мировой город, ничуть не уступающий Ленинграду. Хотя бы уже потому, что основан тем же Петром, но на четыре года раньше. А то, что в Таганроге живут самые мировые парни, ей уже и говорить не надо было.