И тут она оборачивается и перехватывает мой взгляд!..

Мой день рождения, шестнадцатый в жизни!

Сижу в своей комнате с распухшими, как вареники, губами. Ночью лазили за черешнями к деду Бирюку, и я в потемках съел гусеницу.

И, пока я прячусь от людей, в голову приходят очень жизненные мысли. Это, наверно, естественно – я взрослею.

Странно сотканы отношения между людьми. Сплошное противоречие. Родители правы, но ты делаешь наоборот. Учителя умны, но ты их не слушаешь. Ты не хочешь того, к чему тебя склоняют, но сам не знаешь, чего хочешь.

Хотя, если поразмыслить, завтрашний день я начал бы так.

Во-первых, послал бы к чертям мастачку, плюнул на бурсу и всех преподавателей, за исключением, конечно, Александра Ивановича, Ларисы Васильевны и еще, пожалуй, Лидии Матвеевны, литераторши.

Во-вторых, всерьез занялся бы живописью. За опытом и мастерством для начала пошел бы в художественную школу. Была бы такая в Таганроге – школа свободного посещения, со своей библиотекой, с выставочным залом, магазином, в котором мог бы продать свои работы и купить что нужно. Завелась бы у меня своя копеечка, сделал бы свою мастерскую. Подальше от дома, в городе. Чтобы быть свободным. Чтобы мог свободно пригласить натурщицу. Или просто девочку.

Потом, будь моя воля, отменил бы к лешему это обязательное образование. Хочешь учиться – пожалуйста! Не хочешь – ходи бараном на здоровье! Была бы одна начальная школа для всех, чтобы выучить букварю. А потом сто маленьких специальных школ – и все свободного посещения. Так, чтобы сразу учиться и зарабатывать деньги. Я бы уж точно заработал кучу денег!

Вот при такой свободе было бы меньше болванов. Болван – это тот, кто не умеет самостоятельно думать, кто не умеет делать выбор, принимать решения. А у нас все построено так, чтобы специально выращивать болванов.

Но где она, эта свобода? Нет ее! И все мои прекрасные порывы затухают тут же, прямо в груди.

Эх, свобода! Хочу тебя, как женщину.

С утра идет дождь. И, кажется, конца ему не будет. На небе собралось воды не меньше, чем в моей груди тоски. Уныние. Тучи набегают черной стеной. Хлещет поток. Иногда затихает. Светлеет. Капельки монотонно тарахтят по крыше. Серебряные струйки стекают на виноградные листья и брызгами оседают на оконном стекле.

Но это не искажает панорамы, которую вижу из своего окна. Зеленый огород с редкими деревьями, почерневший забор и покосившийся дом Балабановых с черепичной крышей.

Одно и то же каждый день! А смотреть не надоело.

В доме тишина. Все замерло. Родители на работе, в сутках. Сестра замужем. Братуха в загуле. Дождь ему нипочем.

Никакого горя со мной не случилось, а тоска – хоть в петлю лезь. Все валится из рук. А работы невпроворот. К экзамену надо готовиться, к спецтехнологии. Но я, видимо, этого делать не буду. Я не Ломоносов, я не хочу учиться. Не хочу быть токарем, не хочу резать металл! Ох, и специалиста получит завод! Я им наработаю!

Откуда эта хандра? Почему? Неужели потому, что я русский?

Чушь. Но чего же все-таки мне хочется? – опять этот навязчивый вопрос.

Помимо женщины, которую мне всегда хочется, я с удовольствием бы сделал что-то хорошее, этакое красивое и высокое. Как статуя Афродиты!

Но что это может быть? Статую уже сделали, причем давно.

Это должно быть нечто прекрасное, что-то вроде женщины. Но не женщина как таковая. Это должно быть рождено мною, быть плодами моих усилий и способностей.

Дети, что ли?

Да нет же, идиот!.. В общем, в жизни у меня должны быть два маяка – женщина и… Короче, как ни крути, но для начала нужна баба!

Ох, и умный ты, Леха!

Задуматься никому не вредно. А мне – так самое время. Потом, в прыжке, себя не остановишь.

Ну вот и дождь перестал. Слезы небесные кончились. Стало светлее. Даст бог, солнышко выглянет.

А где же мое солнышко? Где ты гуляешь? И заходила бы сейчас ко мне. Я один дома. Такой момент!

Занесло нас сегодня в театр Чехова. Болтались с Хайловым по городу, и мне приглянулась афиша «Пушкин в Одессе». (Когда-то в детстве я смотрел здесь сказку. Сказки той уже не помню. Помню только красивую черноволосую девочку, сидевшую через проход от меня. Много лет потом я видел эту девочку, когда закрывал глаза и вспоминал театр.)

Стихи Пушкина оставили большое впечатление. Сам актер, изображавший поэта, был никудышный. Напоминал одного собачеевского пацана по кличке Виталист.

Самое приятное в театре – это атмосфера. Не то что в кинотеатре. Здесь вроде все как-то ближе друг к другу. Будто много незнакомых гостей собрались у одного общего друга. И женщины здесь ближе к тебе, нарядней и приятней. В кинотеатре – все равно что на улице.

Зато Хайлов чувствовал себя не в своей тарелке. В антракте засадил два стакана вина и потянул меня в сортир курить. А потом во время спектакля сидел и таращился по сторонам, как разведчик в стане врагов. И после этого заявил, что ноги его здесь больше не будет.

Я тоже решил никуда больше с ним не ходить.

Все эти дни я упускал из виду свои вечера в Дарагановке. Собственно, здесь ничего и не происходило. Валентины в пионерлагере нет, приставать к другим почему-то не хватает духу.

Но вчера вот отправился в том направлении поделиться с кем-нибудь скукой. По пути встретил Вальку Кострова, которого не видел с прошлого года. Он двигался навстречу с двумя кралями неместного происхождения. Увидев меня, он оставил подруг и произнес мне на ухо то же, что и год назад:

– Леха, хочешь бабу?

– Опять?! Что-то нет настроения.

– Да не-е!.. Это совсем не то. Тут одна мне здорово мешает. Смотри!..

И пальцем указал на одну их них. Обе сразу же отвернулись. Но та, на которую он указал, была и в самом деле ничего. Высокая, с красивой и очень сложной прической. Они обе выглядели празднично. Будто приехали в Дарагановку на какое-то торжество, а торжество не состоялось, и теперь они носили себя по деревне.

– Кто такие? – спросил я.

– Да у бабулиной соседки свадьба… Я там зацепился с одной, а она без подружки ни шагу. Второй час уже с ними. Как дурак. Уже не знаю, о чем говорить. Выручай, Леха! Покажи им, какие в Дарагановке ребята! Они тоже, кстати, из какой-то Дрочиловки.

Пока таким образом мы решали девичью судьбу, они обратили на нас свои глазки. И под воздействием этого я шагнул к ним в полнейшем замешательстве. И завязал до тошноты избитый разговор.

Оказалось, обе приехали из Носовки, что на другой стороне лимана. Тогда я принялся славить свою Дарагановку, главная примечательность которой – это то, что по форме она напоминает прямую кишку. Девочки весело рассмеялись. Видимо, их Носовка здорово выигрывала в таком сравнении.

Я присмотрелся к Наденьке, которую Костер предназначил мне, и остался доволен. Выражаясь эротическим языком Мопассана, она предстала сладостно манящей. Правда, выглядела постарше меня. И мне пришлось прикинуться восемнадцатилетним стариком.

Полчаса мы проболтались возле лагеря. Потом Костер со своей Танечкой тихо исчезли. Надя же будто и не заметила этого. И я воспрянул.

Усадил ее на первую же лавочку и прильнул к плечу. Еще немного мы поболтали о Носовке и Дарагановке, а потом как-то сплелись глазами. Почти в полной темноте стали смотреть друг на друга. И всякие разговоры иссякли.

Мотоциклы, без конца освещавшие нас, стали меня раздражать. И я предложил углубиться на территорию лагеря, где к тому времени уже протрубили отбой. Она охотно согласилась.