В общем, все шло неплохо у семейства Марецких. Жили дружно. Не сказать, чтоб богато, – но и не бедствовали. В портовом городе капцаним (нищими) могли стать только отъявленные лентяи или пьяницы, а Яков Михайлович был трудолюбив, смекалист, к тому же здоров и силен, что при его роде деятельности было совсем не лишним.

Но Гражданская война не просто прокатилась через Геническ – она его, можно сказать, почти смела. Кто только не атаковал небольшой порт в Мелитопольском уезде, на подступах к Крыму: его обстреливали даже с бронепоездов по железной дороге. Все, воевавшие на Украине, побывали в этом городке. А разрушения долго зияли ранами на его улочках, и в домах жителей поселились горе и страх.

Геничане, конечно, люди деловые: в местных катакомбах прятались сами и укрывали продовольствие от немцев, белых и красных, зеленых и прочих карательных отрядов. О старинных подземельях чужаки если и слышали, то найти всех тайных ходов не могли. А вот мальчишки, которым приближаться к катакомбам – давнему прибежищу контрабандистов – строго запрещалось, все же много чего узнали и разведали. Разве мог остаться Марк в стороне от таких важных дел! Но внимательные родители вовремя пресекали попытки принять участие в небезопасных подземных изысканиях. О том, чтобы ослушаться, – и речи быть не могло.

Однако, как ни странно, подлинной катастрофой стал 1921-й – год, когда Гражданская война на Юге уже закончилась. Казалось, что Геническу больше не возродиться: сыпной тиф, расстрелы ЧК и страшный голод. Голод в хлебном краю, в местечке, которое и стало городом благодаря торговле зерном…

Никому не верилось, хотя постепенно горожане переходили к мирной жизни. Но никаких перспектив не оставалось здесь. Да и запасы подошли к концу после стольких погромов и реквизиций…

Вспоминая пережитые ужасы, Яков Михайлович догадывался, что болезнь жены, начавшаяся внезапно и поставившая в тупик всех местных врачей, стала следствием именно бесконечных обысков и угроз. И стены дома, казавшиеся раньше такими надежными, помочь семье не смогли.

Возможно, потому он и согласился с дочкой, когда та заговорила об отъезде. С волнением наблюдала Аня, как покидают Геническ один за другим те, на ком, собственно, и держался город. – Папа, все едут отсюда, – голос ее дрожал, – вот бы и нам тоже в Харьков. Там теперь новая украинская столица и настоящая жизнь.

– Эх, что же это за жизнь такая – настоящая, дочка?

– Я не знаю. Просто там она есть, а здесь нет.

Ком в горле. Как в повседневных заботах о выживании, о здоровье Марии, он пропустил это отчаяние? Посмотрел на сына. Тот был серьезен и молчалив. Поняв немой вопрос отца, только кивнул. И кто бы сомневался? Эти двое – всегда заодно.

Да, давно надо было решиться. Притянул к себе Анюту, потрепал по плечу сына:

– Ну что ж, если уж ехать в столицу, так в самую главную!

– Папочка!!!

– Ох, цорес… – только и вздохнула Мария Давыдовна.

– Ну почему несчастье, мама? – уверенно возразил Марк. – Там и врачи хорошие.

Марк любил Геническ. Так дети бережно хранят в памяти все, связанное с самыми ранними и светлыми годами жизни. Уму непостижимо, сколько вмещал этот маленький городок! Толчею шумного яркого базара сменяла расслабленность новой набережной со степенной публикой, тишина узкой улочки с мягкой пылью под ногами вдруг резко обрывалась суетой центрального «проспекта», гул порта, где день и ночь гремели по настилу тележки, гудели баржи и покрикивали грузчики, отступал перед размеренным покоем пустынной косы – Арабатской стрелки.

Здесь не ощущалось присущих многим провинциальным местечкам скученности, замкнутости пространства, ведь со всех сторон раскинулись такие просторы! С одной – бескрайняя водная гладь, с другой – бесконечная степь. Вокруг было так много воздуха, который, казалось, имел не только запах, но и вкус, когда соленая морская свежесть смешивалась с ароматом степных трав. Наблюдательный от природы Марк успевал замечать все штрихи и оттенки, перемены настроения и природы, когда бежал куда-нибудь по поручению родителей или бродил с ребятами.

Возможно, многообразие Геническа во многом определило его характер. Но именно потому в родном городе ему неизбежно должно было стать тесно.

Конечно, Марк поддержал сестру. Что ожидало его здесь? Тяжелый труд в порту (в худшем случае), помощь отцу в его коммерческих поездках или (в лучшем) работа у Берсовых – уж зейде не отказал бы сыну единственной дочери – с перспективой дослужиться до магазинера. Но, во-первых, любознательного юношу подобные варианты не привлекали. А во-вторых, они отпали сами собой. И хотя светлые детские ощущения не померкли, будущее омрачали впечатления последних суровых лет.

Марк пока и сам не мог точно сформулировать, чего бы ему хотелось. Поначалу подумывал о морской службе, но ее изнанку он видел с детства и рано понял, что романтики во флотском деле немного. Затем воображением его овладела совсем иная сфера.

Не раз за эти годы приходилось наблюдать, как кружили над городом и морем аэропланы, как проплывали они по небу, мерно гудя моторами, или хищно набрасывались, как голодные чайки, на жертву, сбрасывая смертоносный груз. Частенько получал зазевавшийся Марик и подзатыльник: «Ну что за мальчишка! Быстро в подвал!» Вместо того чтобы прятаться, он старался разглядеть каждый летательный аппарат. А посмотреть в те времена было на что – в небесах парили самые разные модели: Вуазены, Фарманы, Ньюпоры, Сопвичи.

Однажды ему посчастливилось увидеть машину с поистине огромным размахом крыльев. «Илья Муромец» (названия самолета он тогда не знал) поразил воображение Марка. Он взахлеб описывал дружку Сереньке:

– Какая громадина! Крылья – во! Гул от него такой – у самого внутри все гудит! – Восторгам Марка не было предела: оживленно жестикулируя, он гудел и рычал, стараясь изобразить рев четырехцилиндрового мотора, а потом бегал по двору, раскинув руки.

А еще раньше он наблюдал, как с северо-восточного азовского берега взлетали и кружили над морем гидропланы «Лебедь». Построенный в 1916 году в Таганроге аэропланный завод испытывал свои новые машины над водой, и порой они покидали Таганрогский залив, на радость мальчишкам. Заслышав далекий рокот мотора, они устремлялись на набережную, чтобы лучше рассмотреть скользящую в облаках над морской гладью диковину.

Но всю красоту, всю мощь крылатых машин увидел Марк уже во время войны, когда в боевых условиях демонстрировали они свои возможности (еще б родители не мешали наблюдать за этими сражениями!).

И вот годам к пятнадцати ему стало совершенно ясно: если выбирать себе занятие, то только связанное с этой новой техникой, с небом. Но где Геническ, где сам Марк – и где небо…

Такое желанное, но все же неожиданное решение отца о переезде в Москву открывало новые возможности.

Но Яков Михайлович сперва сам поехал на разведку. В Москве новая экономическая политика, как утверждали люди сведущие, уже начала творить настоящие чудеса, живительным эликсиром возрождая то, что, казалось, воскресить уже никогда не удастся.

Уже через пару месяцев Яков Михайлович вернулся за своим семейством. Уезжал он с тяжелым сердцем, в неизвестность, а приехал окрыленным и уверенным в том, что все у них сложится, как надо.

В середине 20-х, когда чуть ли не каждый день появлялись новые общества, артели, тресты, ощущалась потребность не просто в рабочих руках, этого добра было хоть отбавляй, – а в людях смекалистых и оборотистых. Устроиться Якову удалось довольно быстро. Куда мог податься гражданин еврейского происхождения на новом месте? Конечно, в синагогу – своим там всегда помогали.