Посоветовали ему обратиться к некоему Баруху Берковичу – старосте строительной артели. По счастью для Якова, но к огорчению Борика (как все называли руководителя), прораб артели проворовался и был изгнан с позором. Тут-то и пригодился Марецкому-старшему опыт коммивояжера, умение договариваться и, разумеется, внушительный вид. «Штарк ви а ферд – силен, как конь», – говорил про него отец. Невысокий щуплый Борик смерил соискателя проницательным взглядом. Но все же строго спросил:

– Откуда будешь? Чего умеешь?

– Из Геническа… – И Яков кратко рассказал, чем ему приходилось заниматься с самых молодых лет. И тут же был принят на работу. Новое занятие подходило ему по всем статьям, и довольно быстро стал он незаменимым помощником для старосты. Борик и с жильем помог, показав нужного человека.

Обо всем этом рассказывал Яков Михайлович домашним, пока укладывали нехитрый скарб. Скорые сборы, тяжелая, особенно для Марии Давыдовны, дорога и, наконец, Москва…

Столица сразу оглушила шумом привокзальной площади, криками торговцев, звоном трамваев, грохотом кованых колес по мостовой… А вечером – ослепила яркими витринами и огнями, поразила обилием рекламы, особенно на центральных улицах. Марк пришел в восторг. Он с детства умел удивляться даже мелочам и подмечать необыкновенное в обыденном, и поэтому тотчас влюбился и в эту многоголосую разношерстную толпу, и в бесконечные улицы, по которым вез их с вокзала трамвай. Юный провинциал только и успевал крутить головой, рассматривая прохожих и читая яркие многообещающие вывески: «Артель гастрономических товаров», «Кондитерская-кооператив», «Металлотрест: сверла, косы, топоры и прочны, и остры».

– «Галантерейные мануфактуры»! Это вам не магазин Берсовых, видали витрину?! – С детства знакомый с премудростями торговли, он поражался столичному размаху.

– Анют, глянь-глянь, вот как одеваются столичные штучки! – Марк даже высунулся в окно: из дверей пассажа вышли элегантные девушки – таких он видел только в кино.

– Шею не сверни, – посмеивался отец.

– Ой, платья какие красивые… – Ане постепенно передавалось настроение брата – и она уже не с опаской, а с любопытством вглядывалась в прохожих.

– Заработаю тебе на платье, не волнуйся.

– Что-то ты расходился, сын. Москва – она с характером, не каждого примет.

На самом деле Яков Михайлович, и сам никогда не боявшийся начать новое дело, был очень доволен.

– Да мы ж к ней по-хорошему, отчего б нас не принять!

– Хвастун ты, Марик! – Язвительный тон ничего не означал, сестра ему доверяла безоговорочно.

И только Мария Давыдовна не разделяла оптимизма родных. Бледная, измученная дорогой, она с трудом переносила духоту в забитом до отказа трамвае и старалась не вздыхать слишком громко. Чтоб мужа и детей не расстраивать. И только изредка про себя шептала: «Мешугэ, мешугэ». Да, приезжим этот город часто казался немного сумасшедшим.

Они приехали на съемную квартиру на 3-й Мещанской улице: две тесных комнатушки без кухни, по тем временам – большая удача. Этот район Яков Михайлович выбрал неслучайно: совсем рядом, на Большой Сухаревской площади располагалась бывшая Шереметевская больница (или, как говорили москвичи, Странноприимный дом), ставшая теперь Институтом неотложной помощи. А прямо перед больницей – оказавшейся прямо-таки сказочным дворцом, – у подножия знаменитой Сухаревой башни шумел главный рынок столицы. Сухаревку, как «рассадник спекуляции и преступности», закрыл было Московский совет… Но с началом НЭПа торговля стихийно возродилась почти с прежним размахом.

И началась новая глава семейной истории. Анюта, как и дома, заботилась о матери, занималась хозяйством, ходила на курсы машинописи, а Марка отец пристроил к себе в артель.

За годы революции и военного коммунизма многие здания обветшали и требовали не только ремонта, но и восстановления. Разворачивалось и новое строительство. А потому заказов было в ту пору немало. Бригада подобралась дружная. И, что немаловажно, Борик расчетливо подбирал «личный состав» только по надежным рекомендациям, а потому не случалось проблем ни с праздниками, ни с шаббатом.

По вечерам и выходным Марик осваивался в незнакомом пространстве. Он взял за правило двигаться от центра, от Кремля, поочередно в разных направлениях, изучая город, его привычки и повадки, то пешком, то на подножках трамваев (и уже катался, как заправский москвич!). Все было ново и удивительно.

Зато у Москвы-реки, где суета пристаней напоминала родной порт, он чувствовал себя как дома.

Конечно, прежде всего были исхожены окрестности Сретенки и Мещанской слободы: замысловатые фасады доходных домов здесь соседствовали с добротными каменными строениями прошлого века и деревянными двухэтажными лачугами, населенными публикой разношерстной и часто неблагонадежной. А уж о Сухаревском рынке и говорить не приходилось.

Анюте ходить туда одной запрещалось категорически. Яков Михайлович и сына предупреждал: «Без надобности тоже не суйся, это место – не для прогулок. Да за карманами смотри!»

Наказ отца был понятен, но, как оказалось, на практике трудновыполним: почти все пути вели через рынок. Да и близлежащие улицы с лавками, магазинами, трактирами, по сути, были его продолжением. Но свежеиспеченному москвичу нравилось это необычное место. Сюда он ходил, как в кино, – и набирался опыта. А когда замечал подозрительные взгляды – «ходит, высматривает, никак вор, развелось хулиганья», – осторожно удалялся и сам воображал себя героем детектива. Что-то неуловимое тянуло его туда.

Как-то в воскресенье, пробираясь вдоль рядов, услышал позади: «Да держи ж его!», крики, свист, ругань – будто накатывала волна. Такое Марку уже приходилось видеть издали. Он обернулся: из людского моря вынырнул мальчишка и, толкнув его, врезался дальше в толпу и исчез. Марик мог бы схватить хулигана, но на короткий миг взгляды их встретились, и он остался стоять как вкопанный.

Следом пробирался, пронзительно свистя, милиционер, а чуть погодя, отдуваясь и негодуя, пропыхтел растерянный грузный гражданин.

Сцена была обыденной для Сухаревки. Марку даже показалось, что кроме него никто и бровью не повел: толпа вновь размеренно заколыхалась, продолжился заурядный торговый день. В ту же секунду он почувствовал, что карман странно потяжелел. Нащупав металлический предмет, искатель приключений внутренне напрягся.

Выбравшись из толпы, он свернул в первую же подворотню: «подкидыш» оказался дорогим портсигаром. «Что же делать? Идти в отделение?» – Марик был в замешательстве. Он не понимал, почему не помог задержать щипача – голубоглазого симпатичного юнца, примерно однолетку. Что-то во взгляде воришки его остановило: то ли лукавство, будто тот подмигивал ему, как товарищу, то ли поразительная, спокойная серьезность. И Марк понял: никуда он не пойдет. Что это было – жалость, ощущение сопричастности, а может быть страх (нравы местной публики ему были известны)? Но нет, никакой боязни он не ощущал.

«Выбросить! Выбросить и забыть», – инстинкт самосохранения подсказывал верное решение. Но не был услышан. Дома Марик сунул портсигар под матрац. И вдруг подумал с удивлением: «А ведь это первая тайна…» Действительно, так уж сложилось, что в дружной семье Марецких секреты, если даже и заводились (в основном о мальчишечьих проказах), почему-то быстро выплывали на свет божий.

Что делать с подброшенным добром, он так и не решил, но с того дня, проходя через рынок, невольно высматривал «подельника». Марк даже начал переживать: уж не поймали ль щипача в то злосчастное утро. Однако по ночам подолгу не мог заснуть, кляня себя за невольное соучастие.

Недели через две, выйдя из дома, Марецкий чуть не столкнулся с голубоглазым карманником.

– Саня, – коротко представился непойманный вор и протянул руку.