Марик, назвавшись, пожал грязноватую пятерню, и от сердца вдруг отлегло: наметился выход из щекотливой ситуации.

– Что ж ты не свинтил меня? Мог ведь. – Внимательный взгляд с нескрываемым интересом изучал Марка.

– Да пожалел, – неожиданно для самого себя изрек Марк и понял, что так и было.

– Ну, благодарствуйте, – шутовски раскланялся босяк. – А вещичку-то куда пристроил?

– Обижаешь! Ждет тебя. Сейчас принесу.

Отдав чужую вещь, вздохнул с облегчением. Саня, покрутив в руках портсигар, выругался:

– Эх, зря старался. А такой представительный господин…

– А что такое?

– Да вроде не золото. Ну ладно, хоть какую копеечку да выручу.

Не сговариваясь, парни пошли по улице в сторону площади. А Марик думал о том, насколько новый знакомый не соответствует привычному образу уличного воришки. Это был светловолосый, хорошо сложенный, но очень худой юноша с тонкими чертами лица и на редкость ладной речью. Что-то тут не сходилось.

Однако этот день стал для него знаменательным: неожиданно он нашел друга.

Чем лучше узнавал Марецкий Саню, который был младше его на год, тем больше понимал, что не зря тогда не стал его ловить на Сухаревке. Родился Александр Войский в Твери в семье офицера из обедневшей дворянской семьи и бывшей горничной. О своей жизни он рассказывал сдержанно, без эмоций.

– Отца я последний раз в 18-м видел. Он тогда из действующей армии, с войны, вернулся. С неделю, наверно, побыл и снова воевать отправился. С большевиками. Обещал скоро вернуться, говорил, долго они не продержатся.

Санька помолчал.

– А оно видишь как получилось… Так и пропал, вестей от него с тех пор не приходило.

История была вполне обычной для тех лет, но от того не менее трагичной. Мать от отчаяния бралась за любую работу. Потом появился хахаль – личность мутная, вызывавшая у мальчишки стойкое отвращение. Новый «папаша» уговорил перебраться в Москву.

Отчим проворачивал какие-то делишки на Сухаревке, и вскоре его подрезали прямо дома, на глазах у матери. С тех пор она была, по словам нового знакомого, «немного не в себе», а он остался единственным добытчиком.

Несмотря на то, что обитали юноши в разных мирах, у них оказалось много общего: любознательные, жаждущие новых впечатлений, они искали их и, конечно, находили в этом большом городе. Саня, хоть Москву невзлюбил, отдавал ей должное: столько здесь всего интересного – кино, театры, музеи… масса газет и журналов! А какие книжные лавки! Чтение было их главным пристрастием, тут они без слов понимали друг друга. Марк явно уступал Александру, воспитанием которого с ранних лет занимался отец, и поражался памяти приятеля: тот помнил содержание всех прочитанных книг и даже мог их цитировать. Они и обменивались книгами, правда, судя по всему, кое-какие редкости ловкий товарищ умыкнул на сухаревском развале.

Марк к тому времени трудился на кирпичном заводе, поступил в школу рабочей молодежи и Саньку тоже уговаривал: с такой головой непременно нужно в институт.

– Смеешься? Это я-то – рабочая молодежь? – грустно отнекивался тот.

– Ну, сначала на завод надо устроиться. Я узнаю. У Борика вроде на кондитерской фабрике свояк. У своего мастера тоже спрошу. Но на кирпичном тяжело тебе будет.

– Да не боюсь я, что тяжело. Но как ты не понимаешь? Я же лишенец!

– Какой же ты лишенец? Никто здесь не знает про твоего отца. – Марик попытался пошутить: – И потом, чего тебя лишать? У тебя и так нет ничего.

– Как это нет? – хитро прищурился Санька и постучал пальцем по лбу: – А это?

– Так я ж и говорю! Голова у тебя – что надо!

– Может быть, правда попробовать?

Марк был доволен: кажется, удалось приятеля убедить. Уж очень не нравились ему занятия Александра. Да и на Ново-Сухаревском рынке с его правильными рядами киосков и охраной за порядком смотрели строго.

А Саня загорелся этой идеей. И даже начал строить планы, но пока не мог определиться, чем заняться в будущем. Способностей его хватило бы на все.

Но этим прожектам не суждено было сбыться. Теплым апрельским вечером отправились друзья в открывшуюся полгода назад оперетту – в школе хвалили новый музыкальный спектакль Дунаевского «Женихи». Это была комедия, но Саню сюжет не увлекал: мать накануне крепко выпивала с соседкой, и он опасался, как бы чего не вышло.

Представление закончилось поздно. Свернув в свой переулок, юноша увидел, что возле дома суетятся люди, а из окна полуподвала, где в малюсенькой комнатушке ютились они с матерью, вырываются клубы дыма и языки пламени. Растолкав зевак, он бросился вниз по ступенькам. Кто-то пытался его удержать. Комната полыхала, но в отчаянии Санька прорвался сквозь огонь. В этот момент рухнула горящая балка. Вытащили его подоспевшие пожарники.

Трое суток Марк навещал в неотложке двух пациентов: очередной курс лечения уже две недели старалась осилить мама, а обгоревший Санька лежал без сознания. Так и ушел его лучший друг…

А вокруг буйствовала весна: деревья на бульварах стояли, окутанные зеленой дымкой, запах молодых листьев, свежести, влажной земли и чего-то еще, необъяснимого, – волновал и бодрил. Эта пора всегда сулит нечто новое, хорошее. Ощущение новой жизни… И вдруг – такая потеря!

Как оглушенный бродил Марик по улицам. Оптимист по натуре, всегда с улыбкой встречавший трудности, он совершенно растерялся. Трагическая смерть лучшего друга буквально сбила с ног. Даже книги (тоже близкие друзья) не могли ему помочь.

Видя, что сыну очень плохо, многоопытный Яков Михайлович однажды изрек:

– Тебе все равно придется жить. Жить с этой потерей. Потому что боль от нее все равно останется. И поверь: только работа, упорный труд смогут ее заглушить. Поначалу немного, потом больше. Но совсем она никогда не пройдет.

Марк, чуть не плача, поднял глаза на отца. А тот продолжал:

– Поэтому все, что я могу сказать тебе, сынок – работай, учись. Не сдавайся! И будь готов к другим потерям.

– Папочка, разве так успокаивают? – Анюта не ожидала подобных речей в такую минуту.

– Я не успокаиваю. Это каждый может сделать для себя только сам. Но я стараюсь подготовить его к взрослой жизни.

– Я понял, папа. Спасибо.

Два года спустя отмучилась и Мария Давыдовна. А Марик окончил школу.

Теперь уже с чистой совестью мог отправляться он в Ленинград, куда манили его мечты о небе.

Любимая сестренка, тяжело переживавшая расставание, и отец оставались в столице. Но для Марка Марецкого московский период жизни закончился. И в тот момент казалось, что – навсегда.

Путь молодоженов Мирачевских в Москву лежал через Южный вокзал Харькова, одного из самых крупных в бывшей Российской империи. Там предстояло сделать пересадку. Проведя несколько утомительных часов на вокзале, они наконец оказались в поезде. Ольга, измученная драматическими событиями последних суток, потихоньку задремывала…

Ее самостоятельная жизнь до этого была не просто трудной – пришлось выдерживать суровую борьбу за выживание. Ютились с девчонками коммуной на съемной квартирке, общежитий не хватало, а «счастливчикам», которым удалось туда попасть, завидовать не стоило. Для студентов новые власти почему-то выделяли в Киеве самые неподходящие помещения – бывший музей Киево-Печерской Лавры, бараки, где в войну содержались пленные, и даже сам Михайловский собор, некогда Златоверхий, уже лишенный своей знаменитой позолоты, был отдан под общежитие. Плакат на воротах Михайловского монастыря гласил: «Дома пролетарского студенчества». Оле приходилось бывать там у однокурсников, и запомнились узкие кельи и их развеселое, несмотря на тесноту, население.

Леонид поглядывал на жену («жену!» – ему нравилось называть ее этим непривычным еще словом), стараясь угадать ее мысли. Он прекрасно знал сдержанность Ольги: даже в школьные годы она порой казалась старше сверстников.