Власть переходила из рук в руки, сменяли друг друга правительства, война мировая обернулась гражданской, и по землям Полтавщины за несколько лет прошли армии практически всех заинтересованных сторон: Красная, австро-немецкая, гайдамаки Петлюры, войска Директории, Добровольческая Белая и снова Красная. И это – не считая скоротечных набегов атаманов Махно и Григорьева!

Все военные действия сопровождались контрибуциями, изъятиями, поборами, а между ними происходили обычные для бурных времен грабежи. Население тоже не оставалось в долгу, и по всей губернии то там, то тут вспыхивали крестьянские восстания.

Осиротевшему семейству Мирачевских нужно было выживать в гуще этих событий. Молодой еще вдове приходилось браться за любую поденщину: где полы помыть, кому стены побелить или на огороде помочь… Когда работы не находилось, меняли на продукты вещи и столовые приборы. Вскоре стал помогать и подросший сын.

Все это время мечтала Ольга Ираклиевна вернуться на родину, в Подольскую губернию, в семейное гнездо Шпирканов. И как только смута окончилась, начала собираться. Леониду же пора было подумать о будущей специальности.

Хотя что тут думать? С раннего детства манила железная дорога, и он точно знал, что именно с ней и будет связана его профессия. Решено было ехать в Киев, где жил дядя, брат отца Андрей Игнатьевич. И здесь удача улыбнулась семнадцатилетнему юноше.

Как выяснилось, в этом городе уже год как был организован Строительный техникум железнодорожного транспорта. Благодаря ходатайству матери, подкрепленному документами, Леонида, сына служащего на железной дороге, приняли после небольшого собеседования.

Правда, радостное событие огорчало расставание: Ольга Ираклиевна уезжала в Червону.

Но было и еще нечто сокровенное, о чем сожалел Ленька, покидая ставшую родной станцию Солоницкую. Грусть в его глазах мать заметила и о причине ее догадалась, но все же спросила с усмешкой:

– Да ты никак уезжать не хочешь?

– С чего это ты взяла? – Ленька постарался ответить как можно увереннее.

– Невесел что-то…

– Так друзья ж остаются. Вот Ванька так и не решился податься в Киев… – И, помедлив, добавил: – Наверное, зайду еще раз к нему на прощанье.

Но Ольга Ираклиевна хорошо знала своего сына: не о приятеле печалился он – мысли его занимала симпатичная Оля Гурко. Что ж – ему жить, ему и жену выбирать…

А Леонид, выйдя из дома, и вправду помчался в сторону Ольгиной улицы.

Как только тиф забрал жизнь матери, за последний год пришлось повзрослеть и Ольге.

Татьяну Васильевну, крепкую дочь казака, казалось, ничто не может ни удивить, ни напугать, ни сломить, даже болезни опасливо обходили стороной, будто побаивались ее крутого нрава. Во всяком случае, дети не помнили, чтобы мать когда-нибудь хворала. А она просто всегда была занята: благополучие семьи держалось исключительно ее упорством и трудами.

Сергей Филимонович, невысокий подвижный мужчина с аккуратной бородкой, тоже работал много и нелегко (такая уж доля у путейцев). Только оклад был невелик… И потому жили Гурко в основном тем, что давали сад и огород, держали кур, гусей, свиней, корову. Обширное хозяйство требовало внимания и рабочих рук: два сына и две дочки старательно помогали матери по мере своих сил.

Оле чаще всего выпадало пасти гусей. Летом работа не хлопотная: проводить до речки, дорогу они знают, там можно и самой искупаться, и с книжкой поваляться – главное не забывать поглядывать на подопечных, а потом – той же дорогой домой. Однако мечтательная девочка частенько отвлекалась.

– Да что ж это такое! – не понимала мать. – Втупится своими очами куда-то, и будто и нет ее тут.

– Ну что вы, мама! Посмотрите, облако какое! Как кораблик… – Оторвать взгляд от неба, которое хитро́ завлекало движущимися картинками, было нелегко.

– Кораблик! – Татьяне Васильевне только и оставалось в очередной раз всплеснуть руками. – У тебя то кораблик, то собачка. А про гусей своих позабыла! Опять по всему селу собирать будем? Глянь, разбежались!

– Простите, мама… – И дочка, размахивая хворостиной, ловко загоняла во двор гогочущую (конечно, над ней: «как мы эту недотепу!») стаю пернатых озорников.

– У, глупые, – злилась в ответ Оля (на гусей, разумеется). – Шеи длинные, а дальше клюва не видят.

– Хочешь, чтоб они тоже встали, шеи вытянули и в небо уставились? – подтрунивала сестра Машуня. И теперь смеялась уже и мать, любуясь дочками: «А все ж ладненькие они у меня получились».

Справедливость упреков Оля, кстати, прекрасно осознавала: недавно на путях товарняк раздавил соседского гуся. Если бы птицы побежали в сторону железной дороги, не миновать беды.

Но даже Маша, самый близкий для нее человек в семье, порой сердито одергивала младшую сестренку, когда в четыре руки они чистили ненавистные грецкие орехи от ядовито-зеленой кожуры:

– Мала́я, хватит ворон считать, давай скорее, а то опять до вечера провозимся! А еще руки отмывать.

Для местной детворы заботы по хозяйству вполне укладывались в привычную колею жизни на станции Солоницкой. Только Ольга будто выполняла трудовую повинность. Казалось, эту девочку с задумчивым взглядом занесло сюда из какого-то другого мира. При этом тихоней она совсем не была. Напротив – миловидная, круглолицая, с живыми темными глазами, она росла очень сообразительной и шустрой, а со временем выяснилось, что еще и острой на язычок. Но мыслями и вправду частенько бывала где-то далеко. Наверное, там, за линией горизонта, куда уходили стальные рельсы.

Мечты стали сбываться после поступления в женскую гимназию. Уездный город Лубны на реке Сула, утопающий в зелени садов, был довольно крупным и имел целых две гимназии – мужскую и женскую. Туда ходил местный поезд, а дети служащих на железной дороге денег не платили, да и ехать было недолго и недалеко.

Уроки словесности полюбились Оле сразу и на всю жизнь. Наконец-то ее фантазии облеклись в правильные, убедительные и красивые слова. Книги – лучшие друзья романтично настроенных барышень – стали и ее любимыми спутниками. Правда, не единственными.

Во время поездок в гимназию как-то незаметно получилось сдружиться с Леней Мирачевским. Вернее, он превратился в ее неизменного и заботливого спутника.

«А ведь Ленька – мой, только мой кавалер, – рассуждала Ольга. – Опекает… То руку подаст, то портфель понесет. И насмешки мальчишек ему нипочем. И вообще с ним интересно».

С ним и вправду было нескучно. Он всегда был заводилой: и песни первый затевал в дороге, и игры придумывал, когда по вечерам дети собирались у кого-то дома на станции Солоницкой.

Довольно скоро выяснилось, что у них была и общая страсть к чтению. Для Лени оно словно расширяло пространство, отодвигало горизонт. Книжки, особенно, конечно, приключения, заставляли думать, примериваться к взрослой жизни, мечтать о подвигах.

Ей литература помогала отвлекаться от реальности: не тяжелой – нет, этого не было, пока мама не заболела, – но не такой, как хотелось Оле. Ей, правда, нравилось прибираться в доме: хорошо, когда чисто, порядок и уют. Но копаться в земле и возиться с живностью она не слишком любила. Однако у Татьяны Васильевны бунтовать было бесполезно: любые капризы пресекались властной хозяйкой на корню.

В семье Гурко все дети между собой прекрасно ладили, а сестры к тому же были под надежной защитой. «Вот расскажу брата́м…» – всегда можно было пообещать не в меру расшалившемуся соседу. «Дважды два четыре» – так называл добродушный папаша свое потомство: прибавление в семействе случалось, как по заказу, каждые два года. Но если старших братьев впоследствии развела революция, то девочки всегда оставались дружны.