И когда это в каюте стало так жарко?

Ее кожа была влажной от пара и пота, отсыревшие волосы прилипли ко лбу и шее. Пользуясь тихими плесками воды, Эмма со всей осторожностью расстегнула молнию кожанки, надеясь хоть немного остыть.

Не помогло…

К счастью, с мытьем было покончено. Киллиан убрал мыло назад в мыльницу, и снова, расслабленно съехав в ванне, откинулся затылком на край, закрыв глаза и расслабленно положив руки на бортики. Стараясь игнорировать жар, которому, похоже, было мало ее пылающего лица, и который, казалось, вот-вот готов был прожечь не только белье, но и брюки, Эмма глубоко вздохнула, убеждая себя, что все почти позади. Сейчас Киллиан еще немного понежится в горячей воде, потом поднимется, вытрется приготовленным полотенцем, оденется, начнет выносить мыльную воду, и уж тут-то ей, наконец, удастся сбежать.

Вздох получился несколько разочарованным.

Что ж, пока можно было любоваться тем, как подрагивают сомкнутые ресницы, такие длинные, слипшиеся стрелочками от воды и пара. Тем, какими темными кажутся зачесанные назад мокрые волосы, и тем, как непослушная прядь все же прилипла ко лбу, вызывая в кончиках пальцев зуд и желание прикоснуться. Любоваться чуть приоткрытыми соблазнительными губами, вкус которых Эмма отчетливо помнила, точеной линией челюсти, россыпью родинок на плече. Любоваться перекатом крепких мышц под порозовевшей от тепла, блестящей в свете окон и жаровни влажной кожей. Следить за тем, как медленно, размеренно вздымается его грудь в полусонном дыхании…

Медленно?

Эмма моргнула, неожиданно понимая, что еще несколько минут назад тихое мерное дыхание мужчины стало глубже, тяжелее. Недоумевая, она осторожно подалась вперед, вытягивая шею.

Уснул? Что-то видит во сне? И что теперь, следить, чтобы тот ненароком не ушел под воду?

Словно подтверждая ее мысли, Киллиан чуть нахмурил брови. Выдохнул. Ресницы дрогнули, смыкаясь еще плотнее. Руки, прежде расслабленно лежащие на бортиках ванны, с тихим плеском соскользнули в воду.

Эмма заколебалась, не зная, стоит ли ей как-то пошуметь, чтобы мужчина проснулся, или оставить все как есть. А Киллиан тем временем чуть сильнее запрокинул голову. Сглотнул, – Эмма заворожено проследила за движением кадыка. Правое плечо приподнялось. Колени, выглядывающие над поверхностью мутноватой от мыла воды, раздвинулись немного шире. С губ сорвался негромкий стон. Вода снова тихо плеснула, подчиняясь движению руки.

Пазл сложился. Эмма ошеломленно приоткрыла рот, и тут же закрыла, кусая губу.

Нет-нет-нет! Крюк, не смей! Черт возьми, даже не думай делать это!

Гребаный пират ублажал себя у нее на глазах!

И хотя бортик ванны прикрывал самое… интересное, ошибиться было невозможно. Чувства обрушились на нее, как волна, разбивая вдребезги, но разбиться вот так было приятно. В груди заныло – сладко и тягуче. Кружево бюстгальтера вдруг показалось неприятно грубым для напряженных сосков. Жар растекся внизу живота, и складки половых губ мгновенно отяжелели от прилившей к ним крови. Сжимая бедра, Эмма почувствовала, как от сильного желания становится влажным ее белье. И если прежнее возбуждение казалось Эмме почти невыносимым, то, что она испытывала сейчас, могло свести с ума.

Она стискивала руки в кулаки. Кусала губы. Это было невозможно. Просто невозможно оставаться безучастной, глядя на то, как мужчина ласкает себя.

Даже сквозь гул крови в ушах Эмма все равно слышала тяжелое дыхание Киллиана и тихий плеск воды, потревоженной ритмичными движениями руки, сомкнувшейся на возбужденной плоти.

Нет-нет-нет!

Черт бы его побрал!

Возбуждение растекалось по венам, бушевало в крови, распаляя тело, заглушая и без того притихший шепот разума. Казалось, ее воля слабела с каждым движением его руки, с каждым выдохом, каждым тихим стоном.

Мысли путались.

Он никогда не узнает…

Искушение было слишком велико. Медленно, пытаясь не шуметь, Эмма скользнула ладонью под свитер, чувствуя трепетание мышц живота под разгоряченной кожей. Провела вверх, задирая мягкую ткань, пока восхитительная полнота груди не наполнила ладонь. Твердый сосок хорошо чувствовался сквозь кружево, и Эмма царапнула его ногтями, – сначала едва ощутимо, лишь дразня себя, затем сильнее, жестче. Левая грудь, правая, снова левая… Эмма не могла точно сказать, когда это стало ее привычкой – ласкать себя только правой рукой, но знала точно, почему эта привычка появилась, и чью именно руку она представляла себе в эти моменты.

Дыхание сбивалось. Эмма то и дело лихорадочно облизывала губы, глядя, как движения Киллиана, сначала медленные, почти ленивые, становятся быстрее, резче. Как сильнее он запрокидывает голову. Как жмурится. Как скользит языком по губам, сохнущим от частого дыхания. Как выгибает спину, подаваясь навстречу своей ладони.

Черт возьми, это определенно была самая непристойная вещь, которую Эмма когда-либо видела, а глухой стон мужчины едва не заставил саму Эмму застонать в ответ. Невозможно. Просто невыносимо…

Еще один стон, коротко прикушенная губа… Эмма чувствовала, что Киллиан был близок, и от этого собственное удовольствие тугой спиралью все сильнее скручивалось в животе. Мучительная потребность коснуться себя сейчас была необходимее, чем воздух, необходимее, чем что бы то ни было.

Тугая пуговица брюк с трудом поддалась дрожащим, неловким от возбуждения пальцам. Внизу было безумно жарко, влажно…

Киллиан выгнулся; сбившись с ритма, движения его руки стали лихорадочными, он напрягся, всем телом подаваясь вперед и вверх, и тихий стон едва не оглушил ее.

– Эмма…

И она кончила. В ту же секунду, всего лишь от звука собственного имени, сорвавшегося с губ чертова пирата и от собственных пальцев, наконец прижатых к клитору.

– Киллиан…

Окружающий мир стерся, рассыпался в пыль, оставляя реальными только ее, мечтавшую о мужчине напротив, и мужчину, мечтавшего о ней. Колени подогнулись, и лишь неловко привалившись спиной к светлым доскам внутренней обшивки каюты, Эмме удалось удержаться на ногах. Ее тело все еще вздрагивало от затихающих спазмов сокрушительного оргазма, что ей только что удалось испытать, и Эмма видела, что Киллиан, притихший, тяжело дышащий, выглядит таким же разбитым, как и она.

Хотелось лишь свернуться в клубок и провалиться в сон. И желательно на постели, что находилась сейчас за ее левым плечом, и в объятьях мужчины, что в данный момент открывал глаза, приходя в себя.

Но, глубоко вздохнув, Эмма лишь застегнула брюки и поправила сбившийся свитер. Она стала свидетелем того, что она не должна была видеть. Это было слишком личное, интимное, глубокое, и дело было даже не в том, что Киллиан мастурбировал, думая о ней, ведь она сама не раз касалась себя, мечтая о нем. Она увидела его, скинувшего маски, увидела его беззащитность, уязвимость и какое-то отчаяние… Теперь Эмма особенно ясно понимала, что Киллиан принадлежит ей… но может ли она принять столь щедрый дар? Достойна ли она его? Сможет ли она разрушить собственные стены, отдаваясь ему так же полно, как он готов был отдаться ей. Она не была в этом уверена. Киллиан был достоин большего, чем ее нелепое, израненное, укрытое ото всех сердце.

А пока… пока можно было ловить последние моменты украденного удовольствия, глядя на то, как он выходит из ванны, как вытирается полотенцем, подсушивает волосы, как надевает чистое белье и взятые со стула штаны и блузу. Достав плащ из шкафа, Киллиан надел его, и, ведром зачерпнув из ванной мыльную воду, поднялся на палубу, оставив дверь открытой.

Выждав немного, Эмма с усилием стряхнула с себя оцепенение, заставляя двигаться. Придя сюда, она надеялась обрести покой в душе. Вместо этого она лишь чувствовала себя гораздо более разбитой и потерянной. Ей нужно было подумать… подумать о слишком многом.

……………………………

Опираясь о фальшборт, Киллиан смотрел вперед, туда, где на горизонте затянутое тучами небо почти сливалось с посеребренной морской гладью. Дождь почти закончился. Его редкие капли, отчего-то задержавшиеся там, наверху, летели вниз как-то особенно стремительно, словно торопясь упасть.