Воспоминания увиденного кошмара, отступившие было, снова нахлынули на нее. «Это для твоего же блага», – пульсировали в памяти слова. – «Для твоего же блага…».

Двигаясь все так же заторможено, Эмма встала, помыла кружку от подсыхающих уже разводов шоколада, сходила в туалет, умылась и почистила зубы. А Белоснежка все говорила и говорила, – что-то о прощении, о втором шансе, о надежде, а после о погоде, и о том, что Эмме, конечно, стоило бы надеть платье, но на улице холодно… Она ни на мгновение не засомневалась, что Эмма пойдет на свидание, и было невозможно выносить этот сокрушающий оптимизм. Эмма надела первые попавшиеся брюки и свитер, натянула кожаную куртку, стараясь не обращать внимания на то, как разочарованно вытягивается лицо матери.

Подхватив из корзинки у двери шапку и перчатки, Эмма скомкано попрощалась и вышла на улицу. Сидя в постепенно прогревающемся «жучке», она пыталась собраться с мыслями. Ей нужно было найти кого-то, с кем можно поговорить открыто, честно, кому можно рассказать о том, что творится у нее на душе, поделиться сомнениями, тревогами, иначе она просто сойдет с ума. Ехать прямо к Генри? Но, на редкость умный для своих лет, он еще ребенок, да и Реджина не упустит возможности уколоть ее намеком на якобы ревность со стороны Эммы, не позволяющей даже ненадолго отпустить сына. Родители ясно обозначили свою позицию, и, точно одержимые, наверняка переведут любой разговор на свидание с Нилом. Нил… уж его-то точно Эмма не хотела видеть. Кто еще остается? Белль, что сейчас пребывает в эйфории от возвращения Голда и того, что тот вроде как стал Героем? Голд, который вечно ведет даже не двойную, а, как минимум, тройную игру? Руби или Бабушка? Доктор Хоппер, что пропустит все ее слова через призму психологии и наверняка приплетет к разговору сиротское детство Эммы, ее стены… Уткнувшись лбом в сложенные на руле руки, Эмма немного истерично хихикнула, представив, как заявится в шахту к гномам, дабы излить душу.

Она понимала, что обманывает себя, перебирая имена, хотя на самом деле ей нужно было всего одно имя. Лишь одного человека она хотела сейчас видеть. Лишь один человек способен понять ее. Лишь одному человеку не нужны были слова, чтобы узнать, что творится с ней.

Наугад Эмма заехала в закусочную, лишь у самой двери запоздало понадеявшись, что Нила там еще нет. Она не хотела его видеть, ни сейчас, ни когда-либо вообще. Но, несмотря на то, что накануне вечером Киллиан был среди остальных, отмечающих счастливое возвращение, оказалось, что снимать комнату он не стал, и ушел оттуда вскоре после того, как ушла Эмма.

Отказавшись от завтрака, – кусок бы просто не полез ей в горло, – и игнорируя многозначительные улыбки Бабушки, Эмма поехала в доки, по пути нарушив едва ли не все правила дорожного движения. Иррациональный страх охватил ее, приумноженный воспоминаниями ночного кошмара. Увидит ли она Киллиана снова? Или, может, теперь, когда Тень Пэна привязана к кораблю и у него появился способ путешествовать между мирами, Киллиан уже покинул город, решив, что здесь ему больше нечего делать?

Киллиан отказался от мести ради нее и ради Генри, но вот Генри спасен, а сама Эмма облажалась, и в этот раз как никогда сильно.

Раз за разом Киллиан предлагал ей любовь, и раз за разом Эмма отвергала его. Конечно, он терпелив, но все же его терпение не безгранично.

И после всего этого, – кто знает? – быть может, Киллиан решит, что с ней покончено, и что на нее не стоит больше тратить время? Сможет ли она пережить это? И не будет ли лучше для них обоих, если она оставит его в покое?

Он заслуживает лучшего. Если в Эмме и было что-то эгоистичное, что-то, что требовало сделать что-то для себя, и что изредка брало верх, как тогда, когда она позволила себе притянуть Киллиана для поцелуя, то сможет ли она пересилить себя, желая счастья тому, кем дорожит? Долго и Счастливо заслуживает кто-то другой, не она, не говоря уж о том, чтобы обрести Истинную Любовь

А Киллиан – заслуживает. Его счастье будет с кем-то другим. С кем-то, не таким сломленным, не таким разбитым, не таким испорченным.

Так почему же сердце так невыносимо ноет в груди?

Лишь когда над макушками деревьев и крышами построек ей удалось рассмотреть знакомые верхушки мачт, Эмма глубоко вздохнула, осознав, что едва дышала все это время.

Припарковавшись чуть в стороне и заглушив двигатель, Эмма еще немного посидела в машине, рассеянно глядя на то, как мелкая морось вновь начавшегося дождя оседает на лобовом стекле. На улице было довольно прохладно, и тепло быстро покидало салон «жука». Пальцы до боли впивались в руль, словно находя в этом свой якорь, свою попытку удержаться.

То, что она чувствовала рядом с Киллианом… Нет. Она просто чувствовала рядом с ним. Она чувствовала то, о чем, кажется, почти забыла, или о чем никогда не знала. Никогда до того, как он появился в ее жизни. Любовь. Нежность. Забота. Доверие. Безопасность. Стены окружали ее сердце, но все эти чувства, что он так щедро и открыто дарил ей, преодолевали эти стены, просачивались через броню, капля за каплей, тревожа, заставляя желать большего.

Проведя всю жизнь в крохотной закрытой комнате, ты можешь не знать о существовании целого прекрасного мира за пределами этих стен, но, узнав, увидев, почувствовав вкус того, что может дать тебе свобода, вернуться в свою комнату, пусть даже безопасную и лишенную боли, будет гораздо сложнее.

Отстегнув ремень безопасности, Эмма выбралась из машины, и, хлопнув дверью, направилась к «Веселому Роджеру». Уже пару десятков шагов спустя, когда кажущиеся поначалу невесомыми капли дождя намочили ее лицо и заставили отсыреть волосы, а порыв ветра выдул остатки тепла из одежды, Эмма пожалела, что не надела брошенные на пассажирском сидении шапку и перчатки. Пришлось довольствоваться собственной курткой с застегнутой до подбородка молнией и засунутыми в карманы руками.

Казалось, корабль дышал. Он едва заметно покачивался на волнах, – мягкие, ритмичные, умиротворяющие движения, словно объятия матери, укачивающей дитя, словно мерное сонное дыхание великана, по воле случая принявшего облик судна. Было ли это волшебством корабля, построенного из зачарованного дерева, или это все было из-за разыгравшегося воображения Эммы, но сейчас он действительно казался живым, фантастическим существом, задремавшим у причала.

– Крюк?! – крикнула она, когда до корабля оставалось с десяток футов, и испытала смутное разочарование, не услышав в ответ знакомое «Свон!». Лишь чайка с пронзительным криком снялась с одной из поперечных перекладин мачты и улетела куда-то в сторону эллинга.

Правда была в том, что она привыкла к его постоянному присутствию, к взгляду то озорных, то печальных синих глаз, в которых таились ожидание, понимание и бесконечное терпение. Она привыкла к тому, что он всегда оказывается рядом, со своими улыбками, поддразниваниями, с этим своим флиртом, с постоянной поддержкой и готовностью быть рядом, давая все, о чем бы она не попросила, и даже чуть больше.

Взойдя по трапу на палубу, Эмма оглянулась, ища взглядом знакомую фигуру в кожаном плаще. Ветер пел в снастях, трепал уголки подвязанных парусов, волны плескались о борт, да и сам корабль поскрипывал тихо и как-то успокаивающе уютно. Взгляд заскользил по расставленным бочкам, по моткам канатов, расположенных в причудливом, неизвестном ей порядке, по крепежам, имеющим сложнопроизносимые и не менее сложнозапоминаемые названия…

Здесь было все, за исключением самого капитана.

Эмма коснулась ладонью деревянной обшивки. Она ожидала ощутить сырую прохладу из-за мелкого, непрерывно сыплющегося из нависших над головой туч дождя, но дерево оказалось почти теплым, точно дружеское прикосновение.

– Крюк?! Эй, ты здесь? – снова окликнула Эмма.

Порыв ветра заставил ее поежиться. Холод пощипывал лицо, студил уши и кончик носа, проникал сквозь одежду и с каждой минутой чувствовался все острее, не располагая к длительному терпеливому ожиданию. Утихшая было тревога вновь поднялась в ней, вызывая дрожь, не имевшую ничего общего с холодом погоды.