========== Часть 1 ==========
Это был какой-то бесконечный день… дни. Еще несколько часов назад Эмма думала, что отключится, едва добравшись до кровати и коснувшись головой подушки, но этого так и не произошло. Казалось бы, сбросив осточертевшую одежду, пропитанную потом и безнадежно испачканную, приняв горячий душ и наконец-то лежа в чистой постели, она должна была проспать по меньшей мере сутки, но сон не шел.
Эмма пыталась убедить себя, что причиной был слишком хорошо доносящийся в ночной тишине дома даже до второго этажа шепот родителей. Она правда пыталась не подслушивать, да и сложно было различить на таком расстоянии, о чем именно они говорят, но все же в звоне тонкого голоска Мэри Маргарет и в редких тяжелых репликах Дэвида Эмма постоянно различала свое имя; чуть реже слышались сначала имена Генри и Реджины, а после, с примерно равной периодичностью, но все равно чересчур часто, имена Нила и Крюка. И пусть Эмма лишь догадывалась о сути разговора родителей, отчего-то она была уверена, что ее догадка близка к истине.
Свернувшись клубочком на слишком просторной постели, Эмма по-детски зажала уши ладонями, и шум голосов, доносящихся из-за занавески, что отгораживала кровать родителей от остальной комнаты, сменился мерно пульсирующей гулкой пустотой, похожей на ту, что бывает, когда погружаешься с головой под воду. Даже ощущения были схожи – нарастающая боль в груди, нехватка кислорода, подступающая паника, – но все это не могло заглушить ее собственные мысли.
Эмма прекрасно понимала, что то, как родители видят сложившуюся ситуацию, совсем не совпадает с тем, что видит она. О чем знает она. Возможно, в этом была ее вина. Если бы Эмма рассказала им всю правду о том, как в действительности Нил повлиял на ее жизнь, смогли бы они так же снисходительно отнестись к тому, что тот пытается снова сблизиться с их дочерью? Но Эмма не могла, просто не могла сказать им это. Отчасти потому, что боялась даже в этом случае услышать душещипательную проповедь о том, как важно прощать, что все заслуживают второго шанса… Ведь, черт возьми, ее родители – Белоснежка и Прекрасный Принц, и Эмма не могла признаться им, таким идеально-правильным, в том, какое облегчение почувствовала, когда думала, что Нил погиб, и какое отчаяние испытала, узнав, что он жив. Она сказала ему это в лицо и повторила бы это еще раз. Это было жестоко по отношению к нему, едва ли кто-то вообще заслуживал услышать такое, и она чувствовала себя виноватой за это. Но Нил был грузом, что тянет ко дну, даже годы спустя он оставался тем, кто ломал ее вновь и вновь, кто заставлял захлебываться болью, перечеркивая все попытки идти дальше.
А она хотела бы пойти дальше. На несколько секунд Эмма позволила себе поверить в то, что она способна сделать шаг вперед, что кто-то поможет ей почувствовать что-то помимо боли, вины и сожаления. На несколько секунд она позволила себе забыться в чужих губах, в поцелуе с привкусом рома, в запахе соли и кожи, в тепле прижавшегося к ней тела. На несколько секунд она смогла почувствовать что-то хорошее.
Но вот Нил снова здесь. Он очаровывает ее родителей, и улыбается ей, будто ничего не произошло, будто не было его предательства, будто не по его вине она оказалась разбита, будто не из-за него она окружила сердце высокими стенами. Она была зла на чертова Нила, что пригласил ее на свидание с таким видом, будто заранее знал, будто был полностью уверен, что она согласится.
В тот момент Эмма растерялась настолько, что не смогла даже высказать то, что хотела бы, а ведь ей было что сказать. Лишь осознание, что в закусочной десятка два людей и гномов отмечали удачное возвращение спасательной команды, а в нескольких шагах от них сидел за столиком Генри, удержало ее от того, чтобы высказать все, что хотелось бы, подкрепив аргументы парой-тройкой болезненных хуков правой, что стерли бы самодовольную улыбку с его лица. Все еще не веря, что Нил всерьез затеял этот разговор, Эмма молчала, поражаясь его самоуверенности, а Нил, приняв ее молчание за поощрение, продолжал улыбаться той самой улыбкой, что когда-то вскружила голову наивной семнадцатилетней девчонке.
Теперешняя Эмма смотрела на него с недоумением, пытаясь понять, что особенного нашла в этом мужчине. Пыталась, и не могла. Да, когда-то маленький Бэй ненавидел собственного отца за трусость и предательство. Но мальчик вырос и стал похож на своего отца сильнее, чем сам того замечал. Румпель не смог отказаться от обретенной с силой Темного власти даже ради единственного сына. Нил, в свою очередь, выбрал самый простой путь и отправил в тюрьму испуганную девчонку, даже не попытавшись найти другой способ.
Он разрушил ее жизнь, прикрывшись оправданием всеобщего блага, и единственное, что примиряло Эмму с присутствием Нила в своей жизни, был Генри.
Генри…
Смутное чувство тревоги поселилось в ее душе в тот миг, когда Генри посмотрел на оказавшуюся перед ним книгу сказок пустым взглядом. Эмма пыталась убедить себя, что сын просто устал, что было неудивительно, учитывая свалившиеся на него испытания, но крохотный колокольчик интуиции тревожно звенел, не переставая. Продолжая винить себя в том, что не смогла уберечь собственное дитя от опасности, Эмма хотела побыть с сыном наедине, поговорить с ним, обнять его, показать, доказать, что он не одинок, что он любим, но, кажется, Генри сам не хотел быть с ней. Он ушел с Реджиной и даже не ответил на сообщение с пожеланием сказочных снов, которое Эмма отправила ему.
Она всегда отправляла ему такое сообщение, а Генри всегда отвечал ей. Всегда. Это было их традицией.
Мучаясь предчувствием надвигающейся беды, Эмма все же попыталась поговорить с родителями перед сном, выказывая опасение, но те лишь снисходительно улыбнулись, говоря об усталости Генри, о ревности самой Эммы, а после сразу перевели разговор на назначенное Нилом свидание. Как будто все уже было решено! Они ждали от нее определенного поведения – всепрощения, воссоединения семьи и все такое, чем славилась чета Прекрасных, точно оптимизм и слепая вера в лучшее должна была передаться ей по наследству. От отчаяния хотелось кричать, и, боясь наговорить лишнего, Эмма сослалась на усталость и ушла к себе. Почему никто не видит, что на самом деле представляет собой Нил? Почему никто не заметил, что с Генри что-то не так? Почему никто не понимает ее? Никто, кроме…
Крюк не подходил к ней вечером. На самом деле, с того самого момента, как они вернулись в Сторибрук, он держался на расстоянии, не делая абсолютно ничего, чтобы приблизиться к ней, чтобы заговорить. Несколько раз она ловила его задумчивые взгляды, но не было ни привычного флирта, ни многозначительных намеков, ни лукавых улыбок, от которых в уголках его глаз появлялись морщинки. Весь вечер он просто сидел за стойкой с кружкой «Guinness», словно она, да еще и кучка гномов, были для него самой предпочтительной компанией.
Разбитая поведением Генри, Нила и родителей, увязнув в чувствах вины и тревоги, Эмма не сразу подумала об этом, но сейчас осознание обрушилось на нее, погребая непомерной тяжестью. Киллиан наверняка слышал ее разговор с Нилом. Точнее, то, что Нил говорил ей, и то, что Эмма не отказала ему.
Нутро скрутило новым приступом паники, до тошноты, от которой во рту появился привкус желчи, до судороги, сковавшей тело железными оковами.
Зная Киллиана достаточно хорошо, Эмма могла представить его реакцию. На его глазах произошла попытка воссоединения семьи, и Киллиан вполне мог решить, что раз Эмма не отказала, у Нила есть шанс. А раз так, то гребанный Капитан Крюк, как истинный джентльмен, отступит, уважая и принимая ее выбор, каким бы он ни был.
Эмма стиснула голову руками, впиваясь пальцами в затылок, в бессильной попытке физической болью заглушить отчаяние.
Киллиан был единственным, кто видел в ней не только Спасительницу, а понимал и принимал ее такой, какой она была – потерянной, одинокой, сломленной. Он не ждал от нее идеальных слов или идеальных поступков, он просто был рядом, готовый утешить, поддержать словом или делом. Он готов стать для нее кем угодно, быть другом, защитником, все же ни на секунду не оставляя надежду стать кем-то большим.
