— Подполковник, вы в самом деле видите свой дом вдали от родной страны? Вдали от человечества?!

Тивай приложил ладонь ко лбу, будто он всё ещё находится на службе в манаровском государстве, и хрипло ответил:

— Да, господин Тверей!

— Вольно, подполковник. Вольно. Я хочу знать, почему ты выбрал своим домом Абадонию? Ты был хорошим телохранителем, блестящим воином. Ты смог убить абадону. Манаровские страны отдадут целую казну, чтобы обладать таким великолепным воином.

Тивай расслабился, почесал пёрышки Джаи.

— Господин Тверей, дом это громко сказано. Я не покидаю Тенкуни, я люблю всем сердцем нашу страну, здесь живут мои родители, братья и сёстры, племянники, друзья, побратимы. Но я хочу пожить человеком. Простым, слабым человеком, для которого природа это мать, земля это мать, любая жизнь — сестра. Я долго воевал, убивал, защищал не тех людей. Я истосковался по покою. Абадония застряла во времени, нет ни прошлого, ни будущего. Одна мистическая тишина и существа, для которых не имеет значение твоя личность, подвиги и поражения. Природа победила меня. Я хочу раствориться в ней, стать её частью.

Тивай полуобернулся на горизонт. Вода пенилась, ударяясь об берег, толстые лучи солнца грели блестящую лазурь, крохотные лодочки рыбаков и подходящее к причалу большое пассажирское судно. Он закрыл глаза, подставляя лицо тёплому солёному ветру. Песчаные рука и нога рассыпались, Тивай упал на колено и, улыбаясь по уши, взял в руку горстку земли.

— Я вернусь в Тенкуни к родным мне людям, когда осознаю, что я освободился от бремени воина.

— Пошли, — Аахен дёрнул Нулефер за руку, — не будет им мешать.

Нулефер не могла отвернуться от счастливого, блаженного лица Тивая. В его жесте, которым он гладил землю и траву было столько отчаянной нежности, что она умилялась, сердце начинало громко постукивать. Тивай Милгус, вечный воин, странник, искатель, непримиримый борец, наконец-то обрёл спокойствие. Невозможная роскошь в дико меняющемся, вечно спешащем за горизонт человеческом мире.

***

Геровальд неспокойно шёл в свой кабинет, голова была занята мыслями о предстоящей разлуке с Сальварой. Момент, когда он должен отпустить домой друга, наступил. Сквозь окна струился утренний солнечный свет, предвещая начало нового дня, со двора доносился задорный шум. Но Геровальд слышал лишь слова старика, отдающие набатом.

«Верни зверя домой»

«Возвращаю», — безрадостно отвечал регент.

Подойдя к кабинету, он замер. Дверь была чуточку приоткрыта, веяло горячими пирожками. Геровальд запрещал всем находиться в королевском кабинете в его отсутствие. Кто нарушил приказ регента, да ещё явился с едой? Геровальд со скрипом провёл ногтями по дверной ручке, давая виновнику возможность образумиться и выйти наружу. Но внутри не раздалось ни звука. Он пригляделся. Ни души. Пирожков тоже не видно через узкую щель.

Геровальд рывком отворил дверь. И стремительно отскочил назад. Ещё бы миг, и на его голову упала бы коробочка с разноцветными мелкими бумажками.

— Кто посмел? — гневно воскликнул король-регент.

Детский смех и пустоглазий визг тут же выдали нарушителей. Сальвара, подворачивая переднюю лапу, вышел из-за угла, на его спине восседал Сиджед, заливаясь заразительным смехом. Геровальд попытался нахмуриться, но дрогнул в улыбке. Взъерошив гриву Сальваре, он обратился к сыну с укором.

— Что это за шалости, Ваше Величество?! Кто вас научил такому безобразному поведению?!

— Дядя Джей. Добро утро, папа, — ответил маленький король.

— Не сносить дяде Джею головы, — пробурчал Геровальд, сладко вспоминая, как в он учил младшего брата этой же шалости.

— Папа, что ты сказал? — спросил Сиджед, поглаживая мирно стоящего Сальвару.

— Вспоминал своё детство, — громко ответил Геровальд.

Морда Сальвара исказилась звериной улыбкой. Он снова завизжал, рука дотронулась до красного жилета Геровальда, одетого поверх чёрной рубахи. «Поиграем?» — призывал пустоглаз.

«Поиграем», — хотел ответить Геровальд, но взгляд скользнул в угол, к кушетке, на которой отдыхал Сальвара, когда регент был занят бумажными делами. На кушетке лежало блюдо со свежими пирожками, а рядом ворох разрисованных бумаг и акварельные краски. Регент густо покраснел.

— Сиджед, это важные государственные документы. Ты…

— Папа! — мальчик важно покачал головой. — Я взял бумагу из детской. Твои документы я не трогал, я знаю, что на них нельзя рисовать.

— Почему ты рисуешь у меня в кабинете? — спросил Геровальд и у него появился другой вопрос: «Сын, когда ты начал рисовать?». Но успел задать он лишь один.

Сиджед жестом показал Сальваре подойти к кушетке.

— Хочу посмотреть, как ты работаешь! Мне тоже надо учиться быть королём. Папа, я хочу учиться.

Геровальд присел на кушетку и осторожно взял бумагу с ещё влажной краской. Голубое небо, зелёные луга, каменистые домики, крохотная тропинка и лохматая мордочка Сальвары на ней.

— Я нарисовал Абадонию. Папа, мы же увидим её? Увидим, да?

Геровальд на миг замер, испугавшись расстроить сына, но молчать было нельзя.

— Как-нибудь мы приедем в гости к Сальваре. Но сегодня он уезжает без нас.

— Я буду скучать по нему. Папа, а ведь скоро он превратиться в человека? В конце герматены, да? Салли же свяжется по винамиатису с нами. Я знаю, он превратиться в человека! Уиллард рассказал, что раз в год Салли обязательно будет человеком!

Геровальд изумлённо посмотрел на сына. Его самого пугала разлука с Сальварой, хоть езжай вместе с ним и живи на Абадонии, он боялся, что Сиджед тоже не смириться с уходом Сальвары. Но Сиджед, казалось, расстроен совсем чуть-чуть. Важно, стойко, как и полагает королю, он принимал решение Сальвары вернуться домой.

— Папа, когда ко мне придёт учитель верховой езды?! — заголосил Сиджед.

— Завтра, сынок, — поддержал Геровальд.

— А учитель тенкунского языка?

— Вечером.

— Пусть тенкунский будет сегодня! Я и фехтовать хочу. И пострелять из лука. Пожалуйста, папа! — Сиджед в просящем жесте сложил ладошки.

После возвращения домой из плена сына было не узнать. Плачущий боязливый мальчик любопытно начал засовывать носик в отцовские дела, проявлял интерес к Камеруту, внезапно захотел научиться фехтовать и стрелять, просил научить его танцам. «Я буду танцевать руками! Ведь как я познакомлюсь с невестой, если не буду танцевать?».

— Сегодня Салли покинет нас. Сегодня, Сиджед, отдохни.

— Ну, папа! — Сиджед обиженно надул худенькие щёчки. — Уиллард успевал и учить языки, и учиться фехтованию, танцам! Я хочу быть как он! Я хочу увидеть Уилларда, но мы сможем встретиться, когда стану хорошим и сильным королём. Камерут и Зенрут же в плохих отношениях… Вот, я должен стараться, чтобы, когда я стану большим, то встретиться с Уиллардом и его принцем Фредером, с которым Камерут обязательно примириться.

Сальвара заскучал, всё настырнее прося Геровальда поиграть. Регент усмехнулся, приобнял скучающего зверя и сказал сыну:

— Ты что, совсем не боишься фехтовать?

— Ничуть, папа! Я уже ничего не боюсь! Мишка… Салли, — Сиджед поправил себя, — сделал меня смелым.

— Он и меня изменил, — восторженно отозвался Геровальд.

Терпение Сальвары лопнуло. Он смахнул с себя короля, стукнул лапой Геровальда и прыгнул на него.

— Я иду в атаку! — закричал Сиджед, подползая к пустоглазу.

Лапа Сальвары была почти здорова, целители вылечили рану, оставались лишь мелкие заживающие царапины, которые немного смущали его. Бодрый, осмелевший, забывающий в теле пустоглаза про пережитую войну, он ловко бросался в игры, бегал по дворцу и превратился в послушного товарища для Сиджеда по шалостям.

Сальвара зарычал, обнажая клыки, прыгнул на Геровальда, вцепился лапами в его новый красный жилет, и так они покатились по полу, дружески отвешивая шлепки. Сиджед кинул в Сальвару комок свёрнутой бумажки.

— Не трогай отца!

Он зацепился на угол стола, сел на колени, просчитал момент и, как только Сальвара и Геровальд, оказались возле него, схватил пустоглаза за хвост. В руке была ещё бумажка. Её он снова запустил с Сальвару. Но бумажка прилетела в голову Геровальда.