— Я дал тебе уйти ради Нулефер, которую огорчит твоя смерть, — сказал Аахен. — Второго шанса не будет.

Карл харкался, плевался, сыпался проклятиями, вырывался, не теряя надежду спастись.

— Нравится мой нож? — кричал Карл. — Давай! Ну же! Вонзи в меня! Или задушишь меня лианами?

— Фанин Ястреб, куда пропал ваш изысканный поэтичный слог?

Раскрасневшаяся морда Карла немного позабавила Аахена, и он издал смешок. Нож отливал серебром, сталь изящная, красивая. Только как им управлял? И зачем за это грязное дело браться ему? Аахен пробудил карманный винамиатис и сказал:

— Говорит Аахен Тверей! Я связал Карла Жадиса!

Он кинул под ноги Карла его и личное, и краденное оружие.

— Не я тебе судья. Зенрут.

Карл улыбнулся, хоть ветки и сжимали его тело до боли, через одежду стекала из ран кровь.

— Благодарю, Тверей! Умру с честью на глазах у Зенрута! Площадь Славы услышит последние стихи Фанина Ястреба! Да уж, — захохотал он, — я испугался, что умру бесславно как крыса в жалком и тёмном коридоре от руки, извиняюсь, от ветки уродливого учёнышки. Фанин Ястреб даст зрелище на площади Славы не хуже, чем Джексон Марион! Тверей, приглашаю тебя в первые ряды!

Аахен старался не слушать фанатичные счастливые речи. Хотел спасти Жадису жизнь, а поможет по-другому — подарит ему красивую смерть перед восторженной толпой. Аахен назвал в винамиатис местонахождение Карла и собрался уже бежать к Цубасаре, но проходящие быстро оказались возле него. Взяв Карла, они подхватили и Аахена. Генерал Лендарский наладил связь между Камерутом и Иширутом и ожидал его вместе с принцем Тобианом и советниками в здании Центрального полка. На все попытки Аахена объясниться, что он хочет протиснуться к Цубасаре, проходящий не стал слушать.

Когда Аахен оказался в Центральном полку, Тобиан скупо одарил приветственным взглядом. Под пустым выражением лица, который пытался изображать принц, пряталось отчаяние. Уж Аахена можно не обманывать напущенным равнодушием. Он сейчас тоже красовался перед Жадисом безразличием к его судьбе. А так хотелось задушить ветвями плющом! Ещё лучше впиться зубами в мерзкую морду. Тобиан показал рукой на свободный стул, говоря как бы «садитесь». И Аахен сел.

— Старейшина Тверей, — сказал Тобиан, подчёркивая титул, что наградили Ахена абадоны, — моя мать обречена. Её жизненный путь закончился в первую секунду, когда к ней пришла Цубасара. Я… не знаю, почему Цубасара так долго стоит в северном крыле. Я только… молюсь, что она убила нашу мать сразу, а сейчас погружена в свои раздумья и просто не хочет никуда уходить. Мы связались с отрядом Уилларда и Нулефер. Наверное, у детей Цубасары получится лучше докричаться до матери. Но у Уилларда и Нулефер другая миссия, которая важнее, чем спасение одного человека, хоть это и королева Зенрута. Пожалуйста, старейшина Тверей, не покидайте собрание. В отсутствии других абадон — вы их голос.

— Где ваш брат? — спросил Аахен.

— Во дворце Солнца, — слова дались Тобиану тяжело. — Он пришёл в себя и пожелал остаться во дворце, где погибает наша мать. Я люблю… любил её, Фредер ненавидел. Но Фредер остался с ней, а я ушёл.

Тобиан поправил уголок географической карты, разложенной на всём столе. Красными точками были отмечены территории, которые уничтожили абадоны. На карте почти не осталось белого места. А места, что отдавали светлым цветом, были пустошами, зарослями леса или глухими никому не нужными деревеньками. Хаш и Дренговский пролив ещё жили, несколько крупными городов тоже хранили белое молчание. К ним тянулась чёрная полоса, означающая путь абадон.

— Я принял решение, — сказал Тобиан. — Я отдаю Санпаву Камеруту и Ишируту.

***

Сальвара бросился вниз, в окно. Взлетел стрелой и оказался на вершине колонны. Вроде она носит имя короля Жоао Первого, вспомнил Сальвара отрывки из истории Зенрута, которые подслушивал от Геровальда и его приближённых, когда ходил в шкуре зверя. Сиджед слабыми тонкими ручонками схватил его за тунику и прижимался к груди, мальчик боялся смотреть на ужасный творящийся вокруг хаос.

«Я спас его. Спас его», — повторял про себя Сальвара. Он страдал маловерием в свой успех. Неужели успел? Неужели вырвал Сиджеда из когтей Тимера Каньете, воистину оказавшегося оборотнем в теле друга!

— Я спас тебя… — Сальвара поцеловал Сиджеда в голову.

Он посмотрел вперёд. Площадь Славы, дворец Солнца были залиты светом и огнём. Ввысь поднимались чёрные столбы дыма, весь дворец был сражён красным безжалостным языком Цубасары. Подобно разбушевавшемуся вулкану огонь взрывался, плевался искрами, кусками лавы. Водные маги отчаянно стремились погасить пламя. Бесполезно. Что их жалкие потуги против гнева абадоны? Из окон прыгали обречённые люди. И почтенные придворные, и простые слуги, все были охвачены страхом. И видели только один путь. Вниз. Они падали, разбивались, ломали шеи и спины, на их покалеченные или уже мёртвые тела бросались другие люди. Пожилые слуги, доживающие свой век во дворце, маленькие пажи, прекрасные фрейлины — страх перед смертью от огня не щадил никого.

Только огонь был ложен. Он не съедал заживо, даже не кусался. Он прятал Цубасару и её добычу. Сальвара видел свои дыханием, что в недрах дворца таится истинное пламя, которое сожжёт любого, кто приблизиться к его повелительнице. Но люди, объятые страхом, не понимали, что Цубасара лишь отводит от себя внимание, Цубасара помиловала их, и они бросались навстречу смерти, нелепо веруя, что спасаются от неё.

Люди были охвачены безумием, дрались за прыжок из окна, неслись наверх, как будто на крыше меньше пламени. Под ногами Сальвары кипел муравейник. Они бежали, сами не зная куда, подчинясь панике, другие мчались на помощь раненным, несли жалкие вёдра с водой. Храбрые мужчины развернули плащи и ловили падающих детишек. Отчаянный плач несчастных обитателей и гостей дворца взывал на помощь. Кто-то кричал, что огонь не жжётся, но их слова превращались в гул среди безнадёжного воя.

«Я могу их спасти», — подумал Сальвара. Он тоже абадона. Можно попытаться угасить огонь или же вытащить из дворца людей. Но стоит ли? Если они не понимают, что Цубасара играется с ними, отвлекает от расправы над их королевой, если они оказались заложниками своего страха и не способны разглядеть в огне уловке, зачем тратить время, чтобы открыть глаза слепцам?

Сальвара поднял вокруг себя небольшой вихрь и быстро заставил его исчезнуть, когда взгляды сотен перепуганных людей поднялись на колонну.

— Свобода! Свобода! — проревел Сальвара.

Он быстрым движением оторвал от груди Сиджеда и показал мальчика всему ошарашенному Зенруту.

— Свобода! Свобода! Король Сиджед возвращается домой!

При нём был винамиатис, который он отобрал у Тимера. Пробудив камень, Сальвара закричал Геровальду:

— Посылайте проходящего.

И воспарил к обусловленному месту, оставив дворец и зенрутский народ на растерзание страха.

Сиджед не отпускал тунику Сальвары, когда оказался в Торжественном дворце и увидел знакомые стены, знакомых людей, услышал голос родного отца. Сальвара заглянул мальчику в глаза и тихо сказал, почти шёпотом.

— Ты дома, моё дитя. Узнаёшь ли ты меня, Сиджед? Я спас тебя.

— Узнаю, Салли, — улыбнулся Сиджед. — Я тебя никогда не забуду. Когда ты человек, ты тоже хороший.

— Аще все абадоны оставались людьми, когда принимают человеческое тело… — грустно усмехнулся Сальвара. — Небеса единожды низвергли наш род, когда мы возвысились над миром. И сей ночью мы вторим предкам…

Он подошёл к Геровальду, окружённому гвардейцами, и бережно протянул Сиджеда. На лбу регента блестели капельки пота, от падающего света лампы казалось, что сбоку поседела прядь. Отец осторожно взял на руки сына и стиснул в крепких объятиях. На его глазах выступили слёзы. Сальвара усмехнулся и лёгким дыханием смахнул их. Встреча Геровальда и Сидежда должна стать счастливым событием двух самых близких людей, но Сальвара не выдержал и третьим присоединился к ним, обняв мальчика со спины. Абадона, регент, пленивший его, и малолетний король стояли как одна семья, разделяя общее счастье, проживая в мыслях возможное горе, что случилось бы, если Сальвара не успел бы.