— Онисей не будет играть в войнушку, пока не разберётся с Мегуной, — Уилл повёл бровью.

— Знаю, раб! — Огастус возвысил голос. — Я не запрещаю абадонам сражаться. Это их право. Но пока Геровальд выведет к Онисею Мегуну, часть его войск будет истреблена.

— И санпавские поселения, — покраснел Уилл.

Губы Огастуса превратились в кривую усмешку. Он смеялся от злобы, стараясь сдерживать руки в покое.

— К тебе, раб, я тоже проявлю милосердие. Я не убью тебя, а ты проведёшь последние переговоры с абадонами и дашь Онисею напутствие.

— Я не буду учить абадон расправляться с городами.

— Плевать на тебя, — Огастус вздёрнул голову. — Справлюсь сам. Дождусь окончания войны, верну абадон на их остров и прикончу во сне Цубасару. Раб, ты убил не только себя, но и обезьяну, которую считаешь за мать.

— Мама, что молчишь?

Тобиан затряс Эмбер за плечи. Скажи что-нибудь. Ты же королева. Эмбер посмотрела на Тобиана и прочитала в его печальном взгляде мольбу. Повернулась к Фредеру — о, если бы она могла проникнуть через тёмную пелену его глаз, сковавшую её первенца, что похожа на проклятую тьму, заточённую в очах пустоглазах! Верит ли старший сын ей, просит ли о помощи?

— Мама! — снова взмолился Тобиан.

«Я сделаю, как просит мой мальчик!»

— Атаки завтра не будет, — заявила Эмбер. — Зенрут будет ждать, когда появится более удобная позиция. Я не хочу быть убийцей своего народа.

Огастус засмеялся.

— Кто ты сейчас? Твоей задумкой было расправиться с повстанцами в Козьей Лилии, захватив жизни мирных жителей! И ты принимала участие в обсуждение судьбы Хаша!

— Да я! — вспыхнула Эмбер. — Ты меня такой сделал! Ты меня испортил! Я надевала на свою голову корону с другими мечтами, я представляла, как меняю королевство, как превращаю Зенрут в процветающую страну, а ты внушал мне, что меня окружают врагами, что люди заслуживают суровых законов, что без рабства Зенрут расколется на воюющие племена, что было после падения Зенрутской империи! Я была в сомнениях, подумала пощадить Лилию. А ты пел мне под ухо: «Прекрасно, сестрица! Прояви хитрость! Люблю твою жестокость!». Из-за тебя на меня пошли войной сыновья!

Тобиан вздохнул:

— Я уж чуть не простил тебя, мама. Что ты несёшь?

Пальцы Огастуса сжались на плече Эмбер, она закричала от боли.

— Я виноват?

— Ты виноват! Ты испортил меня! Я подчинялась тебе, следовала твоему примеру, а он был ужасным. Мой Фредер тоже брал с тебя уроки, равнялся на тебя. Хоть он не признаётся, но от тебя он заразился изворотливостью и злостью! Я не могу ненавидеть своего сына, а тебя могу!

Огастус скривился так будто его отравили.

— Вот как королева Зенрута пресмыкается, стараясь заслужить прощение у сыночка. Жалкая лицемерка. Я бы ничего не добился без твоих приказов и указов. Двенадцатилетнего Тобиана приказала «убить» ты. В рабстве он мучался с твоего одобрения. На площади Славы ты зачитывала обвинение Мариону. Ещё вчера я был твоим братом и другом. Вот как материнская любовь сводит людей с ума. Слава богам, я никогда не был привязан к своим дочерям. Так, сестра, ты успокаиваешься, прекращаешь истерику и выполняешь мои приказы. Не зли меня!

Эмбер повернулась к Тобиану и покраснела от его немого упрёка. Сын ещё не прощает её!

— Я королева, а ты герцог. Я не допускаю тебя больше на военные собрания с абадонами. Когда будет их бой — решать мне самой. Тобиан, Фредер, Уиллард будут под моей защитой. Я отстраняю тебя от Королевского совета. Ты теперь не мой советник.

На её щеке отпечаталась ладонь брата.

— Какая жалость, что южная смерть не передалась тебе, когда ты нежила умирающего поросёнка Конела. Я бы взялся за воспитание твоих наследников настоящей мужской рукой.

— Моего мужа убил ты? — ужаснулась Эмбер. — Эту заразу… ты передал ему?

— Нет, к его смерти непричастен, — Огастус неприязненно взглянул на племянников. — Я его ненавидел и мечтал о его смерти, но никогда бы не убил родственника. Я дорожил семьёй до этого дня. Предатели семьи стоят рядом с тобой. Одного ты держишь за руку, второй прислонился плечом к рабу. К скоту, как выразился бы Казоквар.

Морщины на лбу Огастуса немного сгладились. Дыхание стало ровным. Он обратился к Эмбер вкрадчивым голосом:

— Ты главнокомандующая армией. Ты отправишь завтра абадон сражаться против наших врагов?

Эмбер посмотрела на Тобиана. Его ответ — её ответ.

— Нет, — сказала она.

Огастус обжёг её уничтожающим взглядом.

— Стража! Стража! Королеве плохо!

На его рёв в зал ворвались двадцать офицеров. Джон Пайн, Стивен Лодж, Алан Манрин, Дэвин Харди и другие телохранители Фредера стояли в гвардии Огастуса.

— Королева потеряла рассудок! Она не в себе! Отведите Её Величество в её покои, поставьте людей за дверью и в самой спальне. Заприте, не выпускайте её. Сторожите королеву, чтобы она не навредила себе в первую очередь! И приведите девчонку!

Эмбер вскрикнула, загородилась руками, попятилась к стене.

— Схватите его, моего брата! Я ваша королева, не смейте меня трогать! Капитан Рэйгар, вы подчиняетесь мне!

Рэйгар и его гвардейцы были равнодушны к крикам королевы. Им не составило труда заломить ей за спиной руки.

— Мальчики мои, Фредер, Тобиан! Помогите мне! — в отчаянии воскликнула Эмбер.

Сыновья переглянулись и остались на месте.

— У королевы безумие, — поморщился Огастус. — Она не выдержала предательство сыновей, разум подвёл её. Бывает и такое. Король Рэндольф Афовийский также сошёл с ума, когда его единственная дочь умерла на своих родах. Сперва его приступы вызывали насмешки у придворных. Король срывал с клумб цветы, выбегал из дворца в город и дарил букеты всем попадя. А через год король носился по улицам с клинком, нападая на своих подданных. Кронпринц Жоао запер отца в Изумрудном дворце, чтобы отец никого не убил. Спустя пару лет Рэндольф и вовсе потерял память и перестал узнавать родных, он помнил только умершую дочь и считал, что она жива, а не приходит к нему, потому что затаила глубокую обиду на отца. У Эмбер схожие приступы.

— Отпустите! Отпустите меня! — Эмбер надрывала голос и пинала гвардейцев.

— Уведите её немедленно. А девочку в тронный зал!

***

Когда кричащую королеву вывели, в зал, в не успевшие закрыться двери, стражники бросили хрупкое тельце. У Тобиана перехватило дыхание. На полу лежала, стоная, Люси. Он кинулся к ней, но гвардеец преградил дорогу. Люси поднялась сама, но каждое движение доставало ей боль. Когда она подняла голову и взглянула на Тобиана, он закричал. Губа в крови, левый глаз заплыл в синяке, скромное коричневое платье порвано и на плечах застыли недавние отметины от тяжёлых рук.

— Племянники, это подарок для вас. Я предупреждал Фредера, что девочку ждёт ужасная участь, если он посмеет нарушить мои планы. Предупреждал? Извольте смотреть.

«Поддонок!» — кровь хлынула Тобиану в лицо. Он глянул на брата в жгучем желании вонзить ему кулак в лицо и обомлел. Фредер, широко раскрыв рот, застыл. И только колотящиеся, как у припадочного руки, выдавали в нём жизнь.

— Тобиан! — слабеньким голосом прокричала Люси.

Он рванул к ней, выскользнув из лап гвардейца. Но проход к Люси преградили двое других и ударили девушку сапогами по спине. Она не удержалась и опять упала, ударившись лбом об паркет.

Огастус подошёл к Тобиану, широко улыбнувшись:

— Будешь паинькой? Или… — герцог взял у гвардейца револьвер, проверил барабан и взвёл курок. — Или она лишиться головы.

Тобиан сжал зубы. В мозгу вертелись различные планы. Быстро поднимись, вырви револьвер, всади пулю в дядю. Даже если заберёт пушку, даже если сможет застрелить его, гвардейцы в эту секунду расправятся с Люси. А Люси тем временем снова поднялась на шатающиеся ноги. На тонкой шейке подрагивало голубое ожерелье, которое он подарил ей когда-то. Казалось, так давно, в другой жизни! Она смотрела на него и качала головой. «Не стоит губить себя ради меня.»