Тобиан остановился перед залом, чтобы набрать воздухом на полные легкие.
— Я к Рицу Шейма по приказу принца Фредера, — сказал он охраннику.
Тот сурово поглядел на него.
— Зайдите позднее. У Шейма интервью с Джорджин Джонсон, — без учтивости к посланнику принца ответил охранник.
— Я бы и рад. Стыдно беспокоить фанесу Джонсон, которую обожаю, — тут Тобиан не соврал. — Но на мне висит приказ. Из дворца Солнца срочная весть. Я должен передать её непосредственно Шейму.
Охранник ещё раз, более внимательно, взглянул на его пропуск и велел подождать в коридоре. Через минуту он появился и разрешил пройти к вещателю. В глаза Тобиану ударили десятки лучей света, исходящих из больших зеркал. Сцена была утыкана магическими приборами. Без них не получится запечатлеть Шейма и его симпатичную гостью со всех сторон. Фанеса Джорджин Джонсон, прославленная актриса театра и стекольных сказов, положив ногу на ногу, рассказывала про свою новую роль. Тобиан на миг замер. Он восхищался красавицей Джорджин с детства. Улыбкой растянулся рот. Вспомнилось, он протягивает ей букет красных роз и дарит кольцо, украденное у фрейлины мамы. Джорджин приседает на колено, целует принца в щёку и благодарит за прекрасный подарок. Ему было всего семь лет, ей исполнилось двадцать, но Тобиану целый месяц казалось, что этим поцелуем они помолвлены.
Высокая и стройная брюнетка Джорджин прониклась своим рассказом. Шейм отошёл от зеркал к двери.
— Какая весть? — прошептал он. — У меня интервью. Что опять случилось? Санпава? Абадоны?
Работа магического стекла была трудна. Вести, интервью, концерты и спектакли, праздничные и похоронные службы велись в настоящем времени. Силы винамиатиса быстро иссякали в стёклах и в зеркалах, когда люди сохраняли запечатлённые образы. Магия не жила вечно. Умирали даже винамиатисы с записанными на них сказами. Легендарные, полюбившие народу истории, маги сложными усилиями переносили на другие винамиатисы, на которых у сказов был тот же срок жизнь. Пять лет, не более. Много сказов, очаровавших Тобиана, исчезли навсегда: они не сыскали любви и преданности у большинства зенрутских подданных.
Тобиан отодвинул Шейма в сторону, чтобы у охранника, стоящего за дверью, было меньше возможностей их услышать и живо за ухо вытащить его из зала. Охранник был в разы сильнее. Тобиан сразу сравнил их силу.
— Я пришёл сдаться, — он чуть не пропел.
Лихо достал из рукава фрака бутылочку с зельем, вскрыл её. И вот уже в зале вещания стоял не Эйтан, а Бонтин Бесфамильный. Тобиан толкнул Шейма, прыжками подбежал к центальным зеркалам и встал перед актрисой.
— Прошу прощения, фанеса Джонсон. Моё поведение по отношению к вам недостойно и порицаемо. Сегодняшний день должен был принадлежать вам. Прощу ещё раз прощения.
Растерянный Шейм и огорошенные зеркалодержатели звали охрану.
— Я пришёл во дворец вещания, чтобы на глазах у всего Зенрута сложить оружие и сдаться! — Тобиан поднял руки. — Я сдаюсь. Я приму наказание, которое мне полагается по закону за моё восстание против моей семьи.
Шейм встрепенулся и быстро взял себя в руки.
— Одумались, фанин Бесфамильный? Слава Богам! — взволнованный и торжественным голосом спросил вещатель. Бонтин Бесфамильный появился на его вести. Дело чести расспросить его, унизить и обвинить в неверности монархии.
— Нет. Осознал, что закончилось время, когда я жил чужими жизнями под чужими именами! — воскликнул Тобиан, сбросил сюртук и торопливо снял рубашку. — А моя мама соскучилась по мне. Меня зовут Тобиан Афовийский. Человека под именем Бонтин Бесфамильный никогда не существовало.
Он подставил под зеркало изуродованный живот. Единственный знак на теле, что различает близнецов. Фредеру браво за сообразительность. Но почему он избрал это клеймо? Тобиан согласился бы на татуировку, на шрам от ножа. Лучше отрезать себе руку или выбить глаз! Чем взять несмываемую печать позора. И поражения. Ведь он остался в живых после казни.
Он не отводил глаз с зеркала. Только пожелал и превратился в Тобиана Афовийского.
— Моя мама, мой дядя, их верные советники, военные и целители смастерили мою смерть и мой труп. Но я оставался живым. Я жил под именем Бонтина и под парочкой других имён. Но моё настоящее имя — Тобиан. Я тот человек, кто смеялся на эшафоте под личиной Джексона Мариона и принял его клеймо. Я не маг-превращатель. Я Тобиан Афовийский. Живой и настоящий.
В кармане брюк было ещё зелье Бонтина. Тобиан выпил его. Пусть люди видят, что его клеймо не нарисовано чернилами, это неотчуждаемые от его тела шрамы. И после превращения в Бонтина, без всяких зелий снова стал собой.
— Я Тобиан. Тобиан Афовийский.
***
На заседание пришли все парламентарии. Ни одно кресло не пустовало. Фредер, как и подобает принцу и юному советнику, расположился в ложе королевского совета по правую руку от дяди. Через Огастуса в оранжевом платье восседала Эмбер, почти в самом центре, если не считать фигур премьера графа Отлирского и председателя парламента графа Неришского. По обе стороны от королевы сидели её советники. Правая ложа принадлежала министрам, левая была отдана журналистам и зеркалодержателям. Напротив Эмбер, через трибуну разместились в креслах цвета морской глубины парламентарии, разделённые на две партии.
Чёрной повязкой Фредер закрывал посиневший глаз, плотный слой мазей и кремов скрывал распухшую губу и разбитый подбородок. Хотя и так было заметно, что принца на днях побили. «Цубасара взбесилась. Я хотел подразнить её как собачку. Не стоило этого делать», — рассказал Фредер маме и Огастусу, когда встретился с ними во Дворце Солнца. Ещё бы год назад Эмбер схватилась за сердце и созвала целителей, словно Фредера принесли к ней еле живого на носилках. Но она лишь сдвинула брови, приказала сыну пройти к гримёрам и недовольно спросила, почему Уилл не остановил сразу Цубасару.
— Не успел, — оправдался Уилл.
Лицо Огастуса налилось кровью, он поставил перед собой и своим рабом трость и промолвил:
— Твоему принцу впервые в жизни угрожала опасность на твоих глазах. Ты не справился. Не остановил животное. Как ты смеешь стоять ещё при нём?
— Я виноват. Я растерялся и не знал, как остановить Цубасару.
Уиллу повезло, что заседание начиналось через час. Эмбер отдёрнула Огастуса и повела в совещательный зал.
«У него ещё есть возможность сбежать, — думал Фредер про Уилла, которого дядя отослал в королевское крыло ждать серьёзного разговора. — Но ведь не сбежит!».
Худой и плосколицый Алберт Неришский открыл заседание. На повестке дня стояло много вопросов, но их всех перекрывала Санпава.
— Уважаемые друзья, — сказал председатель, — в Хаше, в ходе освобождения города от захватчиков и мятежников, произошла страшная трагедия, унёсшая жизни десяти тысяч человек. Почтим память погибших минутой молчания.
Королева и парламентарии встали и склонили головы в знак скорби. Фредеру не хотелось участвовать в дани памяти. Всё было ложью. Никто не страдал, никто не скорбел по жителям Хаша. Королева, Огастус, Лендарский лишь проклинали, что не сожгли город дотла. Фредер стыдливо присел обратно. Стоять рядом с дядей и мамой, принимать участие в оплакивании — он словно плюёт на санпавцев этим позорным ритуалом. Рука щупала спички в кармане брюк, сильно тянуло покурить.
— С предложением выступает парламентарий «Братьев Зенрута» Энтони Брайский.
Сутулый, старый, с волнистыми седыми прядами до середины спины, бородатый, одетый в позолоченный камзол, маркиз Энтони Брайский одним видом показывал, что характером он застрял в прошлом, эдак на несколько веков. Фредеру иногда казалось, что Брайский жил во времена короля Афова, и ему не восемьдесят лет, а все двести.
— Друзья! Ваше Королевское Величество! — с хрипом сказал Брайский. — Хаш сотрясла трагедия. Это ужасное явление. Ужасное! Тысячи погибли, тысячи остались без крова, а приспешники Мариона улизнули. Мы теперь не знаем, где они и кто они. Вся его свора смешалась с честным людом Санпавы и идёт на Конорию. В толпе беженцев прячутся убийцы, шпионы и сокрыватели. Мы не знаем, как отличить праведного санпавца, пострадавшего от лживых обещаний Мариона, от проходимца. Притворяясь беженцами, они вербуют новых людей. И не только санпавцев! Ближайшие к Санпаве Рысина и Гинорская провинции оказалась под воздействием их гнустных речей, Мариону апллодируют уже люди Рыси. Его свора не даст навести порядок в Санпаве, не остановит голод, не позволит нам в кратчайшие сроки закончить войну. Я от партии «Братья Зенрута» предлагаю всех санпавцев, пересекающих границу Санпавы и Рысиной и Гинорской провинций, изолировать, разместить в специальные лагеря и внимательно изучать. Когда мы убедимся, что человек не представляет опасности, можно будет подумать, как дать ему новый дом. Необходим закон о санпавских беженцах.
