Но бог Кислор? Кем он был для Создателей? Верно ли исполнял волю Родителей завоёвывать и заносить меч над недостойными?

Тимер потоптался у дверей и подошёл к Сальваре.

— Меня с детства мучил вопрос, какая правда о Боге Кислоре истина? В наше время богословы и учёные умы спорят, был ли он безжалостным воином или добрым объединителем ненавидящих народов. Твои знания богаче, а память лучше моей. Пожалуйста, Сальвара, скажи мне правду.

— Правды о Кислоре и во времена моих предков не было, — Сальвара подвинул Тимеру стул. — Мирный друг аль злой завоеватель — императоры, священники, судии стязались в словах. Баче никто не пришёл к истине. Мнится мне, двоякая природа Кислора создана, дабы кийджо человек судил Кислора по себе. Моя воля — стал бы Кислор другом народов. Баче моё изволение, лише моё. Ты можешь верить в свою истину.

Подумать только, абадона не может ответить на терзающий его вопрос! «Моя истина верна», — сказал Тимер. Он посмотрел на Сальвару, склонившего голову над книгой. Даже зенрутская чистая письменность была сложна для него, человека, живущего сознанием на тысячу лет назад. Но Сальвара старался изо всех сил прочитать про строение зенрутских дворцов. Табачная трубка так и дымила.

— Ты ему веришь? Геровальду, — спросил Тимер.

— Он мой друг. Верю ли я ему? Верю.

— Геровальд и меня называл другом. Он сидел со мной за одним столом, угощал своей пищей, не стыдился меня перед своими генералами и перед иширутским королём Иги. А когда я ослаб, он выбросил меня за ворота замка и сказал, что моё существование позорит его. Сальвара, с тобой Геровальд может поступить также.

Сальвара закрыл книгу и выдохнул дым.

— Время узрит, что сотворит вечный человек с абадоной Сальварой. Я не вонзаю ножей в друга первым. Он принял абадон, я принял его. Отречься от Геровальда не в моей природе. Выше Геровальда лише мой народ.

— Твой народ жаждет эпической битвы, пока правители трясутся за земли, которые будут уничтожены.

— Я тоже её жажду. Человечество узрит истинную силу. Баче спасём младенца, таче будет воевать.

«Спасём младенца», — кивнул Тимер. Он с теплом вспоминал Сиджеда, протянувшие свои ослабленные тонкие ручки, когда впервые увидел его. Милый мальчик! Робкий, запуганный, он боялся многих людей, а Тимера признал, полюбил, разрешил с ним играть, называл «хорошим дядей». Иногда, когда Тимер смотрел на Сиджеда, он представлял, что такой очаровательный малыш будет у него и Делии Швин. Иногда, правда, очень редко… ибо семья это путы для адепта Кровавого общества.

Сиджед на тонком бессознательном уровне замечал лишь выдающихся. Тимер Каньете, абадона Сальвара — у мальчика было поразительное чутьё.

Но как ужасно королю не повезло с идиотом-отцом!

***

Воздух был напоен свежестью морского бриза. Витал запах древесины, на берег волной выносило водоросли. Песок был необычайно мягким, шелковистым, в нём утопали ноги. На бирюзовой глади играли блики солнца. Каменистый маленький островок ограждал бухту от ветра и волн. Тивай осторожно делал шаги, балансируя руками. Песчаная нога двигалась намного медленнее обычной. Тиваю казалось, что он пытается поднять ногу из кирпича, а не песка.

— Ещё шаг! — кричала с пледа Нулефер. — Мы в тебя верим!

Тивай тяжело дышал. Непросто было совладать с новыми рукой и ногой. Однако он был доволен своими успехами. За сегодняшнее утро прошёл уже почти милю. Для полного закрепления успеха оставалось дойти несколько метров до Нулефер и Аахена, отдыхающих, прильнув друг к другу, на мягком пледе. Сделав пару глубоких вздохов, он оттолкнулся, ускорил шаг и дотронулся до инвалидной коляски, стоявшей за спиной Аахена.

— Отдых? — спросила Нулефер.

— Да, — ответил он. — Но руку и ногу убирать не буду, я должен привыкать к ним.

Нулефер с гордой улыбкой оглядела Тивая. Он обладал невероятной силой воли. Из подручных средств, своего песка, соорудил протез руки и ноги и каждый день тренировался с ними жить. Не так-то легко было превратить песок в часть тела. Песочная рука разительно отличалась от того же песочного щупальца, верёвки или волны, которыми мастерски управляли маги. Нулефер даже завидовала, а смогла бы она превратить воду в потерянную руку или ногу, если, не дай боги… Песочными пальцами Тивай взял нож, отрезал ломоть ветчины и положил на кусок хлеба.

— Признавайся, Аахен, ветчина дрянная.

— Ты язык также потерял, — усмехнулся Аахен. — Ветчина свежая, с фермы моего отца. Дофиран одобряет.

Рыжий пустоглаз жадно отрывал из рук Аахена куски мяса, за его спиной толпились трое пустоглазов, ещё троих кормила Нулефер орехами пинии. Звери кричали и ворчали, распугивая чаек и человеческих гуляк: пляж опустел, когда пришли Нулефер, Аахен и Тивай в компании пустоглазов.

Тивай протянул бутерброд, старый Хелез заглотил булку прямо с рукой. А потом стал кашлять, когда почувствовал во рту мерзкий вкус песка.

— Даже не старайся, — сказал Аахен. — Они едят только из наших рук.

Тенкунцы старались приучить пустоглазов. Их старания были тщетными. Животные лишь сбавили агрессивность, дружелюбно вели себя с людьми, но держались на расстоянии. В свою стаю они подпускали только Нулефер, абадонку в прошлом, и Аахена, избранного их кумрафетом. Все остальные люди были где-то между друзьями и врагами. Аахен каждый день приходил к пустоглазам и общался с ними, в редкие дни, когда их превращали в людей (разумеется, по заранее данному согласию абадон) разговаривал на различные темы. Про войну в Санпаве абадоны усердно хранили молчание. Аахен хоть и стал для них другом, почитался как старейшина их кумрафета, но ему не объясняли напутственные слова Онисея, сказанные на незнакомом для вечных людей языке. Зато абадоны всякий раз расспрашивали Аахена и Нулефер про состояние дел на войне, про судьбу их соплеменников и про остров. Пока старейшины не планировали новые вылазки на Абадонию, нужно было разобраться с выборами и с Санпавской войной. А вот раскол между Онисеем и Мегуной, похоже, не сильно удивил абадон. «Чью сторону вы примите?» — спросила их Нулефер. Абадоны пошептались на неизвестном языке и ответили: «Мы заточены в Тенкуни. Наша сторона — наблюдение и ожидание».

Из Зенрута приходили слухи, что военные ставят на абадонах опыты. Нулефер и Аахен тоже совместно с тенкунскими учёными проводили эксперименты, но совсем незначительные. Тенкунские абадоны не горели желанием становится подопытными кроликами. Они как будто ждут команду, руководства, казалось Нулефер и Аахену. Лишённые кумрафета и его ближайших вассалов, абадоны не знали, как дальше действовать, и просто отдыхали в Тенкуни. Стоило военным магам к ним приблизиться, чтобы провести эксперимент или поговорить насчёт дальнейших войн, то пустоглазы щетинились, абадоны заявлял, что не хотят сегодня разговоров. Они ждут, когда привезут их товарищей и отправят домой. «Забирай их. Гуляй с ними, где хочешь!» — однажды резко закричал Гуран и оставил абадон на попечение Аахена.

Кто бы сомневался в решении Гурана…

— Отец хоть что-то вам говорит, что будет он делать с абадонами? Как он их вызволит из Зенрута и Камерута? — хмуро спросил Аахен Тивая, выпив медовый чай, приготовленный Нулефер.

— Глава Магического братства тоже переживает об их судьбе, Аахен. Однако их жизни находятся в руках старейшин. Твой отец работает нашим будущим, поверь.

— Плохо вижу. Возглавив братство, отец не появляется дома, а всё где-то путешествует, проводит собрания магов и разговаривает с манаровскими полководцами. За три месяца у него была одна встреча со старейшинами! И то инаугурационная, когда братство объявило его своим главой! Отец положил на абадон большой болт. Руками Онисея убрал неугодного противника и теперь развлекается в братстве.

Аахен обнял и поцеловал в затылок Нулефер. Она тоже помнила, как старательно Леокурт выжидал гнева Онисея и держал при себя Аахена, дабы кумрафет вдоволь позверствовал, оставшись один в плену у тенкунцев. В тот день в стране царила паника. Она видела по стеклу летящий труп Видонома из окна. Её мама пришла в ужас, испуганными глазами на Нулефер поворачивалась Лора. А Леокурт ухмылялся, словно ничему не удивляясь, верная Даития кивнула ему головой.