Один удар в живот. Джексон согнулся, мышцы связанных рук и ног затрещали. Не успел очнуться, удар повторился. Часов, отсчитывающих времени, не было, удары палкой не прекращались. Вскоре арестантская серая роба порвалась, обличив посиневший живот, а с лица, по которому иногда заезжала палка, текла кровь.
— Ты убил принца Тобиана. — Это уже не было вопросом.
Фонарь возник перед глазами, следователь взял со своего трёхногого стола бумаги и тыкнул в залипшие от крови глаза Джексона.
— Ты одним из первых узнал о побеге Тобиана. Ты выследил его и внимательно следил за Тобианом. Ты узнал накануне маршрут принца. Ты лично подменил в его самокате новый винамиатис на старый, которому оставалось минут двадцать жить, не более. Ты надеялся, что разобьются оба принца — Тобиан и Фредер, что был в это время рядом со сбежавшим братом. Вот твоя переписка с освободителями. Читай! Читай же! Ты описываешь каждый шаг своего преступления!
Джексон плохо различал буквы, но видел, что письма принадлежат не ему. Не тот почерк.
— Вы забываете, с кем имеете дело… — заговорил он слабым голосом. — Когда мой адвокат увидит следы от побоев… Когда я на суде расскажу… Вы не можете меня пытать. Не забывайте, что я за человек.
— Неужели? — следователь понизил голос. — А что определяет твою сущность?
Он приказал страже поднять стул на две ножки и покрутить. Охранники вертели стул с Джексоном от всей души, а следователь орудовал своей палкой.
— Я не убивал! Не убивал! — кричал Джексон. Он замечал, что следователь отнюдь не такой маленький и щуплый, каким показался ему в сперва, и его светлые волосы на самом деле чёрные как и Джексона. И довольная ухмылка точно как у него.
Внезапно Джексона перестали бить и отвязали от стула. Но свобода продлилась недолго, за руки нацепили железные наручники и вывели из помещения. Он видел лишь тёмные коридоры, едва улавливал голоса вдали.
— Смотри! И слушай! — сказал следователь, когда Джексона толкнули в маленькую комнатушку, которая напоминала уже не пыточную, а рабочий кабинет: белые обои, шкаф с бумагами, портрет королевы над столом, заставленный кипами бумаг.
Под потолком на стене было маленькое стеклянное окошко размером с кулак, Джексона пихнули к нему. Он заглянул и пошатнулся. Если бы не охранники, что держали его и стул, на котором он стоял, Джексон точно бы упал. Там, в соседнем кабинете за стеной, рядом с его адвокатом сидел он сам и говорил какую-то чепуху про похищенные из казны деньги. Джексон за стеной сидел в расслабленной самоуверенной позе, грыз яблочко, громко им хрустя и пускал непристойные и устаревшие шутки, поминутно возвращаясь к теме Санпавы.
Настоящий Джексон закричал и забарабанил по стене, но никто не шелохнулся. Только охранники выдернули стул из-под ног и вновь принялись бить. Сквозь удары Джексон слышал, как кто-то вошёл и приятным голосом произнёс:
— Твои крики не услышат, по углам кабинета расставлены звукопоглощающие винамиатисы.
Этот голос! Джексон не мог его не узнать… Герцог Огастус Афовийский.
Да, он самый! Только не боящийся запятнать чёрные гладкие туфли в лужице крови, что оставил Джексон. Огастус стоял возле двери и взирал на него искрящимися от счастья глазами.
— Не дурно, — хмыкнул Джексон.
— Согласись, — кивнул ему Огастус. — Не жди чуда. Твой двойник настоящий маг, а не манар с зельем превращения. Никто не узнает правды. Ты думал, что я не смогу обойти собственные законы?
— Не дурно, — повторил стоя Джексон, держась рукой за стену. Он не позволял себе валяться на полу, стоная от боли. — Но дороговатое развлечение. Для чего тебе этот цирк? Проще будет отравить меня в моей удобной камере и списать на естественную болезнь. Для чего?
Огастус помахал белой бумажкой.
— Двойник не изложит за тебя признания на бумаге, почерк другой.
— Но и его можно подделать.
— Верно. Можно, — Огастус подошёл к Джексону и аккуратным жестом легонько толкнул его в грудь. Попытка удалась, ослабленный пленник упал. — Однако я хочу, чтобы ты поучаствовал в собственном вынесении приговора. Согласись со мной, что это так прекрасно, когда человек сам подводит себя к эшафоту! Ты считаешь, что ты большой человек, и поэтому ты помрёшь великолепной, достойной для тебя смертью. И предсмертные дни будут наполнены триумфа и полного моего участия в твоей судьбе.
Стража подняла Джексона на ноги и поволокла обратно, в тёмный и мрачный подвал. Джексон в глубине души надеялся, что его оставят в светлом кабинете. Боль от пыток никогда не бывает приятной, но атмосфера белых стен, гладкой мебели и ощущения, что за стенами находятся люди, придаёт больше сил. Они остановятся, будут мягче, не посмеют сломать стол, задеть цветок… Уют — табу для человека. Уют сдерживает гнев и реакцию. Уют расслабляет. Грязь и близость с землёй, стены, что напоминают чертоги преисподней, возвращают человека в леса и болота мрака. В темноте просыпаются мрачные мысли, в темноте стираются границы. В темноте и в пустоте отчаявшийся человек не знает за какой предмет или тень спасительно зацепиться глазами.
Его били железным ломом, потом принесли кнут и поставили две дыбы — простую и с подвесом. После каждой серии ударов его сажали за стул перед столом и ставили под носом перо с чернильницей.
— Пиши признание. Пиши признание. Ты убил принца Тобиана. Рассказывай, как ты заставил стаю бродячих собак увести Тобиана от самоката. Рассказывай, как ты менял винамиатис.
На второй день пытки повторились. Потом на третий. И на четвёртый. И на пятый… Его приводили в подземелье каждый день ранним утром, уводили в камеру вечером. Камера Джексона была не далеко от пыточной, примерно в пятидесяти шагах, заворачивая за угол. Без окна, без кровати и, конечно же, без фруктов на столе. Ими же объедался двойник. Хотя бы на часок в день Огастус старался проведать Джексона. Он всегда стоял возле двери и молчаливо наблюдал, как охранник нажимает на рычаг, и дыба расходится на две части, едва не отрывая Джексону конечности. Самой распространённой пыткой был ошейник. После каждого дня к пленнику приходили целители и сращивали сломанные руки, ноги, заживляли раны и избавляли его от синяков.
— Так мы тебя от твоих древних медвежьих шрамов избавим, — смеялся следователь, которого звали Тимбер Рэдликс.
— Не выучил ты урока — не злить опасных зверей и людей, — соглашался с ним Огастус.
Но Джексон так и не давал им повода для гордости. «Я умру, но умру человеком», — шептал он каждый раз себе. Конечно, по утрам, когда его приводили почти здорового, храбриться было гораздо проще. Но под вечер Джексон простил: «Боги, позвольте мне умереть здесь». У него недоставало трёх зубов на левой верхней челюсти. Случайно перестарался охранник, за что получил большой выговор от Огастуса. На эшафоте никто не должен догадаться, что Мариона пытали… Потерянные зубы целители не восстанавливали.
Для преодоления боли Джексон создал свой маленький календарь, днём он отсчитывал примерное количество часов, сколько прошли с начала дня, по вечерам в уме вычислял прошедшие дни. Месяц, ну два, ну три, и наступит конец, когда-нибудь двойник перестанет изображать его… И ему придёт избавление от мук. Казнь. Джексон ждал даже не самой казни, а последних трёх дней, когда приговорённым для милости снимают ошейник.
Двойник стремительно менялся. К нему тоже почти каждый день приводили Джексона. Постепенно надменность двойника исчезала. Он охотнее сотрудничал со следователем, соглашаясь с обвинением. Однажды двойник (наверное, прошло шестицы две), заявил, что отказывается от услуг адвоката, старого друга Джексона фанина Мэддисона. На замену ему он взял другого защитника. Который иногда присутствовал при попытках признания вины настоящего Мариона.
Тимбер Рэдликс клал Джексону на стол перо и бумагу постоянно, когда заканчивал очередную экзекуцию и ждал признательных показаний. Джексон даже не дотрагивался до пера. «Не позволяй им себя сломать!» — эту заповедь он напоминал себе постоянно. На сырых стенах своей темницы он пытался её написать ногтем, пытался запечатать эту заповедь у себя на руке. Однако целители стёрли её. Джексон отдыхал только в своих снах, но они редко приходили к нему, редко удавалось заснуть. Ведь тело изнывало от боли, а в последнее время ночью могли ворваться охранники с дубинками и раскалёнными углями, и так же быстро вскоре уйти. По ночам, во снах к Джексону приходили непонятные создания, бледные сущности, которые издавали пронзительные звуки, похожие на мычание. Они кружились вокруг него, каждый раз неожиданно поднимали в небо, похожее на желток от яичницы, и так же неожиданно роняли. Просыпаясь, Джексон не находил времени обдумать свои сны, на всё ему оставалось от силы пол часа, затем к нему приходили.
