Эйдина, Брас, Фона казнили, но он был ещё жив. Однако Джексон не чувствовал, что он живёт. Порой он думал, может, уже всё? Он стоял на эшафоте рядом со своими товарищами, а нынешнее состояние лишь иллюзия реальности. Он давно в аду, отбывает наказание у Великих Супругов, что так изощрённо решили воздать ему по заслугам. Джексон не знал, какие у богов законы. Там, на земле то говорили, что боги милосердны, то рассказывали про их необузданную ярость. Но сущность богов каждый раз подчинялась мировидению правящих королей. У покойного Вильяса они были жестоки, у Эмбер справедливы и чуточку добрее.

Он чувствовал, что стареет. Смерть близка, а значит пора приближаться старости. Всегда раньше Джексон намеренно старил себя: отращивал бороду, говорил скрипучим голосом, передвигался медленно. Друзья смеялись, что молодой человек пытается быть похожим на какого-то старика из легенд про мудрость и житейский опыт. Но Джексону нравилось смотреться на их фоне старше, умнее. И вот возраст заходил. Однако где ум? Где опыт? Где те же друзья, соратники, знакомые, где приветствующие его жители Санпавы? Где ненавистные рабовладельцы и аристократы? Где тенкунские маги, что также решили воцариться над манарами?

Кашель, седина, не разгибаемая от боли спина, шатающиеся ноги, сдавленный голос — он старик! А старику всего тридцать семь.

Двойник раскалывался перед обвинениями Рэдликса. Нет, нет, не виновен, он не убивал Тобиан. И вот случайно проговорился, а потом ещё раз, и ещё раз. И вот уже двойник рассказывал об убийстве принца.

«А я не повторю его слова!» — твердил себе Джексон.

— Я не убивал мальчишку! — кричал он палачам, когда те вонзали под ногти иголки.

Рэдликс снова положил перед ним перо.

Джексон взял его.

— Я не убивал Тобиан. Вы от меня не дождётесь нужных слов, — сказал он, вращая в руке перо.

Это было ошибкой. Следователю он дал знак.

И в этот же вечер Джексону в камеру принесли сероземельники.

— Заряжай их! Или ты и ночью будешь висеть на дыбе.

Джексон кивнул. Дрожащими руками он подносил к своему телу камень и посылал остаток своей энергии ему. Только не обратно на дыбу, только не к Рэдликсу. Только бы поспать! Зверовещание — это не дар, это проклятье! Телесная магия, что не поглощается замками, заряжала винамиатис и в стенах, в которых был бессилен любой огневик, песчаный, водный маг, повелитель света и тьмы, целитель! Спать. Спать. Он засыпал под утро. Тотчас будили его ударами башмаков. И Джексон ждал, когда же будет смена мучителей, когда он сможет вздремнуть пять минуток, вися головой вниз. Во сне ему снилось одно — он спит.

Однажды его чуть не задушили. Долго Джексон не мог восстановить дыхание, и тогда Рэдликс, испугавшись, что узник не доживёт раньше своей казни, разрешил вывести его в тюремный двор. Отдышаться и надышаться перед смертью.

Джексон сидел на голой земле, прислонившись к стене, и изучал серое безоблачное небо. На стенах чирикали птицы, но их речь Джексон не понимал. Последние два месяца ему не позволяли даже слышать крыс. Рэдликс разговорился с охранниками, и Джексон мог слегка расслабиться, оторвать взгляд от своего мучителя в сторону. Через двор шла колонна заключённых.

Даже Джексон, как бы он не отвык от людей, он их узнал. Его товарищи по цепям! Осужденные маги, которых заставляли заряжать винамиатисы. Джексон когда-то был одним из них. Когда шло следствие, он наравне с осужденными магами, в цепях и в кандалах, заряжал винамиатисы. Его вина как бы с самого начала его ареста считалась признанной, только оставалось вынесли справедливый приговор. И вот его товарищи, медленной шеренгой, скованные по двое шли, бросая беглые взгляды на Джексона. Наверное, спрашивали, почему он не с ними сегодня.

Джексон искал глазами только одного человека. Одного! Того, кто был с ним на восстании! А эти, мужчины и женщины, — мошенники, воры, убийцы — обычные граждане Зенрута, что никогда и нигде не воевали. Лишь когда-то получившие подданство Зенрутской короны и за свои грязные делишки севшие в тюрьму.

И он нашёл её. Она плелась в конце строя. Худая, бледная как смерть, разлохмаченная, такая маленькая и лёгкая в своём сером платье по сравнению с бывалыми авантюристами и убийцами.

«Делия», — прошептал Джексон.

Она заметила его и отчаянно зашевелила скованными руками.

«Как ты?». Указательный палец вверх.

«Ужасно». Опущенная левая рука вниз.

«Здравствуй». Большой палец чешет нос.

Джексон тоже почесал нос.

«Ты не мог разговаривать со мной?» Закрытый правый глаз.

Они смотрели друг на друга, и Делия не знала никаких жестов, чтобы спросить, что происходит с Джексоном. А он пытался достучался до неё. Показывал на себя пальцем и мотал, мотал головой. «Не я! Не я! Винамиатисы с тобой заряжает мой двойник! Вот он я, настоящий!». Слабый язык жестов, он не мог передать всё то, что хотел рассказать на прощание Джексон Делии.

Те полгода, пока он сидел в заточение, он создавал винамиатисы. Совсем недавно к такому тяжкому делу стали привлекать осужденных магов. Наверное, когда-то их в Зенруте стало столько много, что и преступления они совершали ничуть не меньше манаров. Говорили, что когда-нибудь вообще отпадёт спрос на высокооплачиваемых магов из Тенкуни, их тяжёлую работу будут выполнять арестанты. И, правда, Зенрут вёл переговоры с Тенкуни, чтобы она отправляла к нему своих преступников. Джексон, Делия как обладатели телесной магии попали на производство. Он не мог забыть те ужасные условия, которые видел, и думал, что страшнее их быть ничего не может. Ошибался.

Зверовещателям, растеневикам, птицевещателям и остальным болтливым магам ничего угрожало. А вот летунья Делия ходила в тяжёлых оковах, в которых даже ногу невозможно поднять, и всё ради того, чтобы пташка не улетела… Проходящие также не расставались с цепями. Однажды один смог достать ключ и снять оковы, он полчаса перемещался по территории камеры, за которую вылететь ему не позволяли «замки». Пока наконец не пристрелили его. Маги, умеющие превращаться в других людей, ходили с клеймами. Лишь перемещатели и мыслечтецы были освобождены от работ. Первые могли и выстрел произвести из револьвера надзирателя, вторые рассказать заключённым план побега.

Джексон и Делия всегда работали в стороне друг от друга. Она в женской части, он в мужской. Они смотрели, улыбались и не знали, как поздороваться. Почему-то тогда, когда он попал на каторжные работы, хотя и не был ещё к ним приговорён, Джексон стал замечать, что карие глаза Делии очень красивы, что нос очень даже короткий, а не длинный как у дятла. Вот только глаза не столь ярки и наивны. Они печальны и, вот же поворот! — налились небывалой серьёзностью. И это у Делии? Пташки, которая принимает жизнь, революции и войны за игру?

«Джексон, вот здорово, мы попросим магов помочь нам с восстанием! Джексон, а давай возьмём побольше мясников, таких, ну знаешь, уххх, душегубов. Они смело в бой пойдут и не будут жалеть манарскую армию Зенрута. Ухх, зададут они жару!». Девушка и сама не знала, что несла. Но верила своим речам, прикрывалась именем грозного брата, и ей верили маги Тенкуни, герои Анзорской войны. Теперь её глаза провалились, щёки бледны и нет в них детской мягкости.

Как он упорно работал, рисуя на маленьком клочке жесты рук и объясняя их значение. Как он проник к ней, и положил бумажку в потрескавшуюся и дрожащую руку. Первый товарищ по восстании и, наверное, последний. Ведь только они с Делией будут жить. Только они!

Но и ему уготована судьба Эйдина.

Ночью Джексон смог увидеть другой сон. Ему снилась Делия. Крылатая пташка, которая во сне лежит с ним в одной кровати. На ней голубая ночнушка, лёгкая, тонкая и мягкая. Джексон снимает с Делии ночную рубашку, покрывает её живот, руки, белоснежную шею тысячами поцелуями. Почему-то кажется, что на груди у Пташки несколько карих родинок, до которых тоже его губы стремятся дотронуться. Он плавно опускается на Делию своим грузным телом, прижимается к ней и наслаждается. Она улыбается, смеётся, на щеках играет яркий румянец, совсем как у юных девушек. И движения Делии, робкие, неумелые… Муж не научил её искусству любви. А он научит.