— Эвана не видели?

— Ой, — засвистел Нормут, — его не ждите, уехал к друзьям ставки на бега ставить! Элеонора, не желаете составить мне компанию в обеде?

— Нет, спасибо.

Элеонора шла за Тиной. Долго, пять часов её ребёнок находился далеко от глаз матери с Алекрипом и Азадер. Её сердце изнывало от тревоги, хотелось бежать, схватить дочь в охапку, закрыться в комнате и закрыть Тине уши… Снова выбежала Ромила и едва не сбила с ног.

— Извините, тётя Элеонора, я случайно! Разиня эта меня толкнула!

В пяти метрах рабыня подметала пол, каким-то непостижимым образом она стала виновницей быстрого бега Ромилы. Элеонора стиснула зубы.

Сад. Лабиринты пожелтевших вишен, мозаичное небо из ярких разноцветных листьев над головой. На тропинке лежит детский калейдоскоп. Элеонора подняла его и невольно заглянула — рисунок сложился в зелёный прекрасный круг, с алой звездой внутри. Потрясла — голубые лепестки астры.

Слышен смех. Калейдоскопом у скамейки веселятся дети. Красная курточка Тины бежит за лимонным платьем Азадер, их пытается догнать янтарный пиджачок Алекрипа. Тина изловчилась, подпрыгнула и дотянулась до Азадер.

— Я победила!

Азадер протянула ей что-то в маленькой ладошке, и Тина поскакала к скамейке. Это что? Элеонора перестала дышать… За скамейкой сидел маленький мальчик в рваной холстине. Тина подбежала к нему и раскрыла ладошку. Мальчик разразился слезами. Тина держала в руке чёрный винамиатис.

— Тина! Что ты делаешь? А ну прекрати! — Элеонора завизжала, быстрым шагом подошла к дочери и ударила её по руке, из которой выпал камень.

— Играем в догонялки, — нахмурив губки, с обидой ответила Тина. — Мама, у нас такая игра, кто догонит убегающего, тот пробуждает ошейник.

— Кто придумал это дьявольское развлечение? — Элеонора свирепо развернулась к Азадер и Алекрипу.

— Я, мама.

Элеонора застыла и боялась поворачиваться назад к дочери. Нежная ручонка взяла её за юбку, и ласковый произнёс:

— Мама, почему тебе не нравятся мои игры? Азадер и Алекрип всегда играют в такие игры, я хочу быть как они.

Элеонора присела и обхватила худые плечики Тины двумя руками.

— Ты раньше… сколько раз ты брала в руки этот камушек и… свою силу направляла на него?

Тина закатила глаза.

— Четыре, пять… Пять раз, мама!

— Когда…

— Не помню. Карна заставляла меня кашу есть, а её не люблю, говорю, что не буду, а она: «ешьте, ешьте». Я, как тётя Фалита, взяла камушек у Ромилы и пробудила его. Потом, мама, мы с Азадер, Алекрипом и дядей Нормутом пошли в беседку, там Севин стучал молотком громко. Я говорю: «Ты нам мешаешь» и попросила камушек. Потом…

— Достаточно, Тина… Почему ты так делаешь?

— Так ведь все делают, мама, — озадаченно протянула Тина. — Дядя Нормут, тётя Фалита, Ромила, Азадер… даже дядя Эван!

Элеонора с раскрытым ртом смотрела на дочь. Маленькая прекрасная феечка! Истинная наивность, честность и послушание! О, как она помнила страшные ночи, когда Тина кричала не своим голосом и боялась отпускать мать. Ей чудилась Нулефер, которая придёт сейчас и убьёт их всех. Тина то предавалась истерикам, то замолкала и изредка произносила, заикаясь, короткие словечки. «Мама, мамочка, не отдавай меня Нулефер! Она убьёт меня! Она побьёт меня и пробудит ошейник! Мама, спаси меня от Нулефер!»

Элеонора думала, что время излечило дочь, доверила девочку Фалите и Нормуту, поскольку считала, что у них больший опыт в лечение детского горя, и понимала теперь, что никогда так сильно не ошибалась.

Да, об этом, о последствиях двусмысленно её предупреждал Нормут! И она не прислушалась.

Отчаянно хотелось убраться, врываться на свежий свободный воздух. Схватив Тину, Элеонора понеслась в дом, к себе в комнату. Пусть дочь сидит взаперти, вдали от них. Но кто за ней присмотрит?.. Не Казоквары, она не вынесет больше их возле своей малютки. С няней или с какой-нибудь смышлёной девочкой-поломойщицей? А что если у Тины под подушкой припрятан винамиатис Азадер или Алекрипа, или Ромила зайдёт к ней в комнату поиграть. С собой брать не выход, мать не в состоянии научить дочь, если сама попалась в ловушку.

Элеонора оставила Тину в комнате и наказала молча играть и не выходить. В столовой всё ещё сидел Нормут. На сей раз он перечитывал права на получение наследства. Отец и матушка скончались. Нормут и Эван стали единственными и законными владельцами шахт. И Элеонора окончательно и бесповоротно вошла в их долю.

— На вас нет лица, — бегло заметил Нормут.

Элеонора не ответила. А хотелось вставь перед ним. Стукнуть кулаком по столу и закричать: «Что ты сотворил с моим ребёнком? В кого ты его превращаешь?» Но Казоквар бы отвлёкся от документов, подвинулся на стуле и ласковым, ровным голосом, которым он так часто любит разговаривать с рабами, сказал бы: «Элеонора, я ничего противоправного не совершаю. Всё в рамках нашего соглашения. Я обещал, что буду заботиться о вашей дочурке, как о собственном ребёнке, так я не выхожу дальше поставленных рамок. Я обеспечил Тину таким же воспитанием, что и моих детей».

Жгло. Трещало. Орало. Каждая деталь сокрушительным ударом отдавалась внутри. «Почему я не остановила себя раньше?». Идя к своей карете, Элеонора миновала испуганных и чумазых большеглазых детей рабов. «Почему они выпучились на меня? Неужто и меня считают Казокваром не только по фамилии, но и по духу?» Сказать: «Не бойтесь, я вас не трону», но не ей якшаться с этими детьми. С большими вёдрами шли босоногие женщины и несли воду в конюшню, в которой не было необходимых для водоснабжения винамиатисов, и расступались, чтобы случайно не пролить на госпожу каплю. Справа Элеонора видела, как хромают, слева, как недовольная чем-то Фалита таскает девушку за волосы. Элеонора закрывала глаза. Всё не так страшно по сравнению с тем, когда больной и избитый Нормут, перетирая в себе унижение, мстил каждому своему невольнику, если до него доходили слухи, что раб вдали от хозяев посмеивается над израненным Нормутом. Казоквар самолично ослеплял его на такой же левый глаз, а после продавал втридешева, чтобы не держать при себе калек.

Элеонора села за руль с винамиатисом, отказалась от кареты и кучера. В Конорию, в каменные лабиринты, в многолюдную толпу, на свежий воздух. На несколько часов в мир, где нет тисков и не раздаётся плач. Остановив у кафе повозку, Элеонора прошлась немного пешком до первого перекрёстка и повернула назад. На стенах зданий висели объявления. Продажа дома, мебели, дата нового невольничьего аукциона, услуги свахи, в стороне повешены лица Нулефер Свалоу, Тимера Каньете, Карла Жадиса, несравненного Идо Тенрика и ещё двадцати освободителей. Элеонора проводила рукой по каждому объявлению о поимке. «Где вы можете скрываться?»

Взгляд зацепился за белый листок бумаги. Прекрасно знакомый почерк! Элеонора знала его наизусть. Люси Кэлиз. Из всех возможных фамилий выбрала ту, что сочинили беглые родители. Оригинально. Она вчиталась — разыскивался Живчик. Тот самый мерзкий пёс, что пугал её и радовал малышку Тину. «Может, я видела его?» — Элеонора закусила губу. После замужества она редко гуляла по городу, а если получалось выйти на несколько минут из кареты, то Элеонора не считала должным разглядывать бродячих собак.

Улицы были слишком плотны людьми, но сейчас Элеонора радовалась, что приходиться протискиваться сквозь них. К ней пришло успокоение, когда она увидела, что лучший столик в любимом кафе на открытом воздухе занят, и она может сесть лишь возле дороги. Хоть бы иллюзорно, но оказаться человеком среди людей. Без напоминаний о том, что она Казоквар, а её сестра член Кровавого общества. Элеонора презирала Нулефер, но не испытывала к ней ненависти, как сделал это их отец. Ненависть и беспокойный скрежет — не сочеталось, сталкивалось в бою, и почему-то побеждало второе. Элеонора гнала от себя любые мысли, что именно она подтолкнула Нулефер к двери Каньете и Тенрика, но они постоянно приходили.

«Сестра, ты оказалась не вовремя».