Филмер не малословен. Он разражается тирадой, произнося её в уверенным, но мягким, медленным темпом.
— Друзья, братья, я воевал за вас. Вы, конечно же, навряд ли меня услышите. Вы не сидите сейчас на трибуне, у вас в доме нет стёкол. Вы погибаете на рудниках, шахтах, на полях, ждёте войны с Камерутом. У нас не получилось сразить демоном и поработителей, но я верю, что придёт день, когда вы поднимите свои головы и пойдёте на дворец. Я надеюсь, я молюсь, что вам не придётся проливать кровь, которой мы с друзьями натерпелись сполна. Оставьте в стороне оружие, оно не выход из положения. Это клоака, которая не имеет дна. Не призываю я вас обрушиться с гневом на монархию, отцов получше навряд ли для себя найдёте, но будьте честны с собой. Время и высший суд не обманете. Я бы рассказал вам, что нас ждёт, если бы мог, но пятнадцать богов никогда не отпускают от себя. Ваше Величество, — внезапно он вспоминает о королеве, — мне бы не хотелось, чтобы в вашей жизни больше восстаний не случалось. От вас зависит судьба вашего королевства и ваших подданных.
Воительница скрипит, падает вниз. Вдруг механизм застопоривается, отказывается приближаться к шее Филмера. Толпа затихает, смущается палач. Он снова поднимает инструмент, закрепляет, спускает. Опять осечка. Как долго Филмер читал свою медленную речь, столько времени не слушается воительница палача. На трибунах уже кричат, что это знак свыше, боги хотят оставить жизнь полковнику Фону… На десятый раз воительница срабатывает, а Филмер только решается дополнить речь и раскрывает рот.
Внезапно время растягивается до ужаса на медленные отрезки. Эйдин совершает шаг, который длится целый час. Затем второй, третий. Он ждёт заходящего солнца, правда, для собравшихся застыло утро. Вспоминаются руки матери, хохот отца, мечты Викорда о покорении света, его собственные взлёты и падения, благодарных освободившихся рабов, проклинающих анзорийцев. Сколько всего он не успел! Ни достроил больницу, ни дождался совершеннолетия младшего племянника, ни навестил Анзорию… Он ведь так и не побывал больше там, а ведь хотел побеседовать с анзорскими учёными и заглянуть в их обширные обсерватории.
Его приговор чуть длиннее. Несколько словечек, что Раун Эйдин был главнокомандующим у мятежников. Он всё пытается собраться, сказать себе: «я готов». Встряхивает головой и ему кажется, что в чистом лазоревом небе пролетает желтая иволга, порхая чёрными крыльями. «И я превращаюсь в безумца».
Разочарования нет.
— Раун Эйдин, вы намереваетесь признать вину, прочитанную в приговоре? — вопрошает Эмбер в осуждающе-терпеливой манере. — Ваше последнее слово.
Юноша, названный Бонтином, не убирает распрямленной ладони от правой брови. В его глазах восторг, стремление идти по пятам, наивысшее уважение, гордость за то, что видит Эйдина. Вчерашние анзорские дети не сидят, они поднялись на ноги. Их уверенные, неподвижные позы говорят о произошедшей на их глазах победе, но снятые шляпы — об отданной чести павшему.
— Да, я признаю вину за свершённое зимой восстание, и не только. На моей совести анзорский год… Отпускайте воительницу.
***
Краешек заходящего солнца торчал сквозь ядовито-красные вершины крыш. Закат, багряный, похожий на разбрызганную по небе кровь, был не нарушен обещанными сильными ветрами. Он разливался по серым дорогам, по чёрным стенам домов и сливался с ярким дворцом Солнца. Ещё пели птицы, летящие к своим гнёздам.
Из оранжереи им завидно кричал запертый в клетке дрозд.
Фредер, стоя на балконе, наблюдал, как рабочие отвозят последние доски, по которым шли Эйдин, Брас и Фон. Эшафот разбирали и уносили с площади Славы до новых казней. Фредер кутался в плаще, с вечера наступили холода, он пил кофе, хотя знал, что и без крепкого напитка его ждёт бессонница. Рука дрожала, капля с переполненной чашки падала на подоконник нижнего этажа.
В глазах крутился Тобиан.
— Ты продолжаешь злить мать и дядю. Они видели, что ты отдавал честь изменщикам. Твои выходки не закончатся хорошо! — набросился он на брата, когда процессия Эмбер уходила с площади.
А Тобиан застыл в восхищённом оцепенении, пронзительно уставившись на закрытые чёрным полотном тела казнённых людей. Его дыхание было учащённым, сердце колотилось, голос волнующе дрожал:
— Ты видел, как они восторженно улыбались? О нет, они не проиграли, они покинули мир победителями. Я тоже хочу победить в своей битве и посмеяться Афовийским в лицо. Фред, я понял, как обрести истинную свободу.
========== Глава 35. Блудный пёс ==========
Фредеру нечасто удавалось выбираться за пределы дворца без сопровождения матери. Королева Эмбер имела привычку держать сына при себе, даже когда он не был нужен ей. Фредер, смотря сквозь каретное окно на чужую и далёкую от него жизнь людей, искренне радовался, что матери сейчас нет с ним, что она пока и не знает, где пропадает её сын. О том, что Фредер должен присутствовать на занятиях в академии, говорил его зелёный костюм и трое гвардейцев-телохранителей, которые сейчас предупреждали его о последствиях прогула, если начальство выяснит, что ни какая королева не вызывала Фредера во дворец Солнца. Уилла с ним не было, и оттого Фреду становилось легко на душе.
Вид на утренний город ограничивался размером окна. Происходящее — рассказами Тобиана, красочными описаниями из книг и яркими моментами со стекла. Посреди дороги стояла тележка с тёплыми напитками — чаем, кофе, горячим молоком, — и Фред удивлялся, почему тележка оснащена странной горелкой без намёка на винамиатис. Повсюду продавали ягоды и свежесобранные фрукты. Фредер думал, что у торговцев есть какое-нибудь ведро, в котором можно помыть фрукт, чтобы тут же его съесть. Он изумлялся, видя, как необмытое сочное яблоко покупатель быстро тянул в рот.
Карета не останавливалась. Где-то здесь, на рынке, может, бродит Тобиан и заигрывает с хорошенькими женщинами, ссорится по ерунде с недовольными извозчиками, а ещё здесь могут таиться освободители… Впрочем, теперь уже не завидуешь, что Тоб человек незаметный, не интересный никому, кроме своры рассвирепелых мальчишек.
Его слова, сказанные спустя несколько минут после казни Эйдина… Было ли это бредом уставшего мозга?
Фредер не находил ответа. И не знал, кто сможет найти его вместо него. «Тобиан», — только и шептали его слабые губы в последние дни.
Особняк Урсулы Фарар всегда представлялся Фреду таинственным, красочным местом. Почему-то он видел его в жёлтых красках, с большим садом и фонтаном со львами. Дом оказался действительно большим, но серым и невзрачным, без единого лишнего рисунка в дизайне.
— Здравствуйте, Ваше Высочество, — Урсула поприветствовала вышедшего из кареты принца. Чёрные волосы были крепко завязаны в пучок, подол коричневого делового платья чем-то напоминал мужские брюки.
— Здравствуйте, фанеса Фарар. Я не отниму у вас много времени. Надеюсь, наша встреча пройдёт в тайне? — тихо сказал Фредер.
— Да, Ваше Высочество, я никому не рассказывала о сегодняшнем вашем визите. Но, — она покосилась на телохранителей, — я не отвечаю за других. Вашу карету, летящую из академии к моему дому, кто-нибудь да видел в городе.
— Мне важно, чтобы я с вами мог нормально поговорить, чтобы к нам внезапно не порвались мамины или дядюшкины слуги. Узнают мои родственники потом о нашей встрече — не огорчусь.
Фредер приказал телохранителям оставаться снаружи и прошёл в дом Урсулы. У Фарар было всё прибрано, каждая вещь лежала на своих местах. Создавать впечатление уюта и чистоты — готовилась хозяйка к приёму важного гостя. Фред шёл за ней и думал вовсе не о чистоте. В которой комнате на втором этаже жил Тобиан, а в которой Уиллард? Изменилось ли там что-нибудь после ухода мальчишек? Где завтракал и обедал его брат? Наверняка не в столовой. Где он отдыхал? Как вообще жилось? К Фредеру подошла пушистая кошка песочного окраса и ласково потёрлась об его ноги, замурчав. Она замяукала и попросилась на руки. Фредер улыбнулся дружелюбному зверьку — Тобиан и Уилл вечно ему рассказывали о гордой натуре урсулиной кошки, которая всегда на них фыркала и всем видом показывала, что она в доме хозяйка, а люди лишь прислуга для неё. Фред задумался, кошка тоже, как и люди, превращается в лизоблюда при виде наследного принца, или же он своим обаянием и энергией способен внушать ей полное доверие?
