Невелика разница у Анзории и Конории. Поднятый ствол на брата-человека, маги, покинувшие свою землю и позабывшие об истинном предназначении своих сил… Различие лишь в свирепых великовозрастных детях-освободителях с кинжалом в руке на твоей стороне. И Викорд не пытается обуздать горячий пыл младшего брата.

Утро окончательно вошло в свои владения. Эйдин так и не уснул, не досмотрел дивный сон про лодку, уносящую его к вратам. Он не расстраивался уже и не гадал, почему одно и тоже видение снится ему из ночи в ночь. В конце концов, каждый живёт в собственном мираже и разгадывает его по мере собственного озарения. Викорд вот встретился с пернатой анзорской спутницей.

И он тоже взглянет на свою лодку, огненную реку и врата, ждущие его отшлифовки.

***

Площадь Славы преобразилась. Её огородили длинным забором, замками-винамиатисами, толпою стражи и магов, сдерживающих любознательных зевак-зрителей. В месте излюбленных дорожек гуляк возвели две трибуны, которые заполнялись людьми. Верхние места на первой двухъярусной трибуне для бедняков, которые сумели наскрести аулимов для редкого зрелища — свершения правосудия — нижние для богачей. На второй трибуне, что ближе всего стоит к сооружённому на днях эшафоту восседают королева, её преемник-сын, любимый брат, министры, военные, знать.

Шеренгой выстраиваются барабанщики из лейб-гвардии и дают путь чёрным железным каретам. Узникам не видно, но свет от стёкол бьёт пребольно в глаза, конные офицеры жмурятся и думают про себя: «Понаставили зеркала и стёкла, хотя надо же публику утешать».

Открывается первая дверь. Щурясь от внезапно яркого света, выходит бывший генерал Эйдин и, расправляя спину, идёт по чёрному помосту на эшафот. Его грудь гола, ноги облачены в льняные белые штаны и чёрные как смоль сапоги. За ним из той же кареты выводят раздетого до пояса Филмера. Осуждённым даётся минута, чтобы поприветствовать друг друга и обняться. Следом из второй кареты выходит Кейра. Она смирена, упокоена, лицо исхудалое и вытянутое, на теле накинуто белоснежное тёплое платье, волосы распущены и закрывают утомлённые глаза.

Эйдин полгода не видел Кейру! Он засветился, заулыбался, чуть было не бросился к ней навстречу, но цепи остановили. Тогда он дождался, пока Кейра дойдёт до них и обнимает боевую подругу, поцеловав её в щёку. К воссоединению друзей подходит Филмер и охотно пожимаем им руки.

Точно так они входили в штаб Крылатого общества зимой прошлого года — по середине Эйдин, по правую руку от него Филмер, по левую Кейра. Их дружная шеренга прохладным танисным днём идёт, не запинаясь к плахе.

Грохочут барабаны. Офицеры заряжают ружья для выстрела в воздух. «Ай да мы, вот это приём, единственные удостоены казни на всеобщее обозрение», — Эйдин как всегда ловит себя на мысли, что думает не о том, о чём надо. Ему бы готовить душу к последнему полёту.

Не успел.

Ладно, там время найдётся, ведь его ждёт долгий разговор, который продлится не один, наверняка, день.

Генерал, руководящий казнью, подтверждает королеве, что на помосте стоят не кто иные, как Эйдин, Фон и Брас. За ними наблюдали, и никто не мог отправить постороннего человека с зельем превращения вместо опальных вояк. Ещё он заявляет, что приговорённые находятся в полном здравии рассудка и в состоянии осознавать наказание. Да уж, не людям, прошедшим пекло, понимать, что их ждёт. Ведь даже Викорд боялся умирать, в тот день он просто видел в пустоте длинную дорогу, беспрерывную и вечную.

Эйдин озирает толпу. На первой трибуне и в окнах домов одни зеваки, которые пришли за зрелищем и насыщением голодной от скуки жизни. Верхние окна и крыши жилых домов тоже забиты конорийцами и приезжими из других городов. Зрелищные праздники, красивые церемонии и публичная казнь — всегда прибыльное дело для владельцев близ расположенных домов и квартир. На второй трибуне сидят несчастные государственные чины, заставленные долгом и своим положением наблюдать, как три головы полетят в мешок плача. Королева Эмбер смотрит, замерев, расставив по подлокотникам трона руки. Далеко, в её тёмных глазах он замечает слабый отблеск сочувствия. Пусть говорят про Эмбер что хотят, но Эйдин не может ненавидеть королеву, которая, как и он, вошла на тернистый путь жестокости и правления, однако без права закончить невидимую войну. Огастус хмур и недоволен, что ж, хоть для кого-то Эйдин, Фон и Брас не стали оплотом всех бед. Юный Фредер молчит и изучает лица осуждённых к смерти. Давно смирился, что это его долг, а люди перед ним вынужденные враги, он плывёт к неумолимой судьбе навстречу.

Эйдина и его друзей ставят на колени. Палач с косматыми бровями и худым лицом достаёт раскалённое клеймо и подносит его к ним. Железо горит, жжёт кожу на расстоянии несколько сантиметров. Это прелюдия, подготовка к главному и пережиток прошлого. Нынче казни гуманны, из забав для плачей остались лишь метки со словами преступления. Столетием назад избавились от клеймения преступников, которых на выходе из зала суда ожидала воля. Обрекать их на пожизненное изгнание, на плевки, оскорбления и камни в лица даже от маленьких детей за нательный знак — бесчеловечно. Однако считается справедливостью, когда метку получает осуждённый, который больше не повстречает пощёчину на своём пути. Лишь его семья будет хоронить изуродованное карой тело и представлять мысленно на себе боль от железа и огня.

Кейру Брас, женщину, щадят. Её клеймо маленькое, поставлено на лбу. Кейра вскрикнула один раз, тихо, почти беззвучно, кивнула сыновьям, затерявшимся на трибунах. Юноши встречают и провожают мать стоя, держа в руках курсантские фуражки.

Эйдин и Филмер ждут обширного, глубокого знака на животе. Из-за визга толпы не слышно плача юных племянниц, лёгкого вздоха Дороти, не снимающей уже десять лет вдовий чёрный платок. «Зачем пришла, глупая? — качнул головой ей Эйдин. — Никто тебя не заставляет второй раз смотреть своими глазами смерть в нашем с Викордом роду».

Краем глаза Эйдин сталкивается с незаметным юношей, притаившимся в королевской свите. Он хмур, болезненно бледен, держится особняком. Неожиданно его правая рука поднимается и дотрагивается знаком отдачи чести до лба.

— Бесфамильный Бонтин, племянник королевы, бастард герцога, — шепчет друзьям Кейра.

Железо обрушается на тело и возгорается пламенем надпись: «Изменник Зенруту». Толпа ликует. Но ряд длинноволосых людей с обширной бородой молча ждёт развязки, не видя восторга в боли ждущих смерти мятежников. Эти люди молоды, не больше тридцати им, в руках зажат белый флаг, на котором изображён символ их страны — жёлтая чернокрылая пташка.

«Анзорские дети, вы приехали проводить меня в последний путь», — у Эйдина жжёт не только на груди, но и внутри.

Эмбер объявляет приговор Кейре. Длинный и скучный. Но мог быть ещё длиннее, если б составители задумались обо всех погибших и отметили их имена.

— Надеюсь, приговор понятен? — говорит Эмбер, внимательно вглядываясь в лицо Кейры и отводя тайно взгляд на её троих сыновей. — Кейра Брас, вы совершили ужаснейшее злодеяние, но всё же имеете право на последнее слово.

Кейра размышляет. Видно, не успела подготовиться. Видно, думала всё время в заключении о мирском — о себе, о сыновьях, об их судьбе и нелёгком будущем детей изменщицы на пути получения первых погонов. Сейчас Эйдин понимает, что и он должен был подготовить речь — поблагодарить за верность на войне однополчан, помянуть добрым словом брата и родителей, попросить Дороти, чтобы она проявила заботу о его приютах, и послать к чертям королеву Эмбер. Но как можно приготовить речь, когда ждёшь конца и постоянно её меняешь, стираешь заново, пересоздаёшь, находясь душой не с эшафотом, а с незаконченными делами?

— Я верна присяге, которую приносила двадцать лет назад славной, дающей надежды на справедливость королеве Эмбер. Вы — не та королева.

Железная сталь, носящая красивое имя — Воительница голов — с ужасающим, резким звуком падает на Кейру.

Глаза женщины-полковника остаются открытыми. На лбу сияет приговор.